— А кто вы по профессии, Элеонора Павловна? – спросила неожиданно Люся, устав, видно, от нескончаемого этого философского спора и накладывая себе вторую порцию рыбы. – Если судить по качеству обеда, вы замечательная кулинарка!

— Я переводчик, Люся. С французского, немецкого, итальянского… Но я плохой переводчик, я синхронности не люблю. Скучно. Все время чего–то от себя добавить хочется, а кому это понравится? Получается, что я стилист, а не переводчик…

— Да у нее классные переводы, Люсь! – вдруг заступился за бабку Илья. – Особенно с французского. Она и Жоржа Перека переводила, и Андре Ремакля…

— Ой, а я даже и авторов таких не знаю, – растерянно заморгала ресницами Люся.

— Да я тебе дам потом почитать, тебе понравится!

— Ладно, Илья! – махнула рукой в его сторону тетя Нора, — переводы как переводы… Я вот о чем поговорить хочу , девочка, да все никак не решаюсь. Это ничего, что я на «ты» перешла? Даже и сама не заметила…

— Да конечно, что вы… Я слушаю вас внимательно!

Люся отодвинула от себя пустую тарелку, промокнула салфеткой губы и, пружинисто распрямив спину, вопросительно и серьезно уставилась на тетю Нору.

— Я об отце твоем хотела поговорить… Понимаю, что тема тебе эта неприятна, но раз уж так получилось… Ты попытайся все–таки простить его , Люся. Он говорит, что ты устроила ему настоящий бойкот, бросаешь трубку, не хочешь его видеть…

— Ой, бабка Нора, и не начинай даже, – быстро взглянув на девушку, радостно оборвал ее на полуслове Илья, – не переживай, ей всего только два месяца на обиду и осталось!

— Как это – два месяца? – опешила тетя Нора.

— А она, ты знаешь, сама свой срок вычислила. Месяц уже прошел, значит, еще два…

— Ай да девочка, ай да молодец! Ты мне все больше и больше нравишься, – с облегчением рассмеялась тетя Нора. — Свой срок на обиду сама вычислила, значит. Наш человек, наш… А не выпить ли нам по этому поводу наливочки, а, друзья мои? Поди, Илюшенька, принеси из комнаты. Там, в буфете, найдешь розовый такой хрустальный графинчик. А я ведь приготовилась к долгому разговору…

— Да я понимаю, как отцу сейчас сложно… — задумчиво проговорила Люся. – Вы думаете, легко ему набирать мой номер телефона? И жить уже хочется вовсю новой жизнью, и долги старые назад тянут… Все образуется, не думайте об этом. Все будет замечательно. И обед у вас замечательный, давно я такой вкусноты не ела… Рецепт дадите?

— Да ничего особенного. Лучший рецепт — желание хозяйки. Себя вложила — получается. Жалко от себя отнять – не получается. Вот и весь секрет.

В кухню вошел Илья, держа на весу маленький графинчик, доверху наполненный темной вишневой наливкой.

— Как вкусно… — по глотку смакуя сладкую терпкую жидкость, улыбнулась Люся. – Теплыми вишнями пахнет…

— Давай мы выпьем за тебя, девочка. За твою юность и красоту. Счастья тебе! – подняла свою рюмку тетя Нора.

— Спасибо. Я очень рада, что познакомилась с вами. У меня никогда бабушек не было… Вернее, были, конечно, но я их не помню совсем. Оказывается, это так хорошо, когда можно прийти к бабушке на обед, посидеть, поговорить обо всем… Даже уходить не хочется!

— А тебя никто и не отпускает. Мы долго еще будем пить чай с яблочным пирогом, потом я буду показывать тебе семейные альбомы, потом мы опять пофилософствуем… В жизни столько маленьких радостей, только мы их ценить не умеем.

— Нет, я ценю. Честное слово! Вот сижу сейчас, общаюсь с вами и изо всех сил ценю! Скоро даже таять начну, как Снегурочка… У меня дома, знаете ли, нету таких радостей , у меня одна только Шурочка…

— Да, мне Илья рассказывал про твою маму, Люся. Что ж делать, она твоя мама, и ты сама ее выбрала.

— Как это – я ее выбрала? – удивилась Люся. – Что вы? Родителей ведь не выбирают?

— Выбирают, Люся, выбирают. Именно дети и выбирают себе родителей. Раз тебя родила твоя мама, значит, тебе нужна именно такая мама, и никакая другая. А вот Илюшенька у нас, видно, не только мать себе выбирал, а еще и двух бабок! Вырастили мы его в бабьем своем царстве, как умели. Может, и неправильно… Трудно ему, конечно. Ты уж помоги ему, Люсенька…Не бросай…

— Бабка! Прекрати немедленно! Что это с тобой сегодня?! – взмолился с досадой Илья.

— Ой, прости…

Бабка Нора виновато повернулась к нему, дотронулась ладонью до плеча. Она и сама не поняла, как это у нее вышло вдруг так нехорошо. Просто мысли в последнее время слишком уж часто приходили о том, что скоро, совсем уже скоро и ей билет в иной мир будет выписан. Вот и вырвалась само собой это «не бросай»…

— Элеонора Павловна, я с превеликим удовольствием помогу вашему внуку, я вам обещаю! – что–то прочувствовав в ее просьбе, серьезно и торжественно произнесла Люся. – Тем более, что мне этот процесс и самой ужасно нравится! Хотя это еще посмотреть надо, кто из нас кому больше помогает…

— Спасибо, Люсенька, спасибо! Ты умница. Я знала, что ты меня поймешь… А сейчас пойдем в комнату, я тебе наши семейные альбомы покажу. И прилягу, пожалуй. Устала сидеть…

Тетя Нора тяжело начала подниматься со стула, опираясь одной рукой о край стола, другой привычным уже движением нащупывая свои костыли. Пристраивая их под руками, поймала на себе испуганно–сочувствующий Люсин взгляд и, снисходительно улыбнувшись, тихо и насмешливо произнесла:

— Вот так и живу, Люсенька. Ноги нет, зато ума палата…

Зайдя в комнату, она тяжело опустилась на твердую кровать, пристроила повыше большую подушку, приглашающим жестом показав Люсе на стоящее вплотную к кровати небольшое удобное креслице:

— Садись сюда, девочка… Ты извини, спина стала уставать. Иногда приходится валяться среди бела дня, что ж поделаешь.

Под тихие комментарии лежащей на боку тети Норы Люся медленно пролистывала страницы больших семейных альбомов в выцветших бархатных переплетах, мысли в ее голове текли лениво и ровно, как светлый ручеек течет по гладкому, без единого твердого камешка руслу. Она долго и с пристрастием разглядывала фотографии Татьяны Львовны, подсознательно–ревниво пытаясь обнаружить какой–нибудь в ней женский изъян. Потом призналась себе – нет в этой Шурочкиной врагине–разлучнице никаких таких изъянов…

Обыкновенная красивая женщина, видная и статная, вот и все. Хотя и в возрасте уже, но морщинок своих скрывать не желает, да и косметикой, видно, не пользуется. И потому чувствуется в ней горделивое какое–то, свое, собственное достоинство, и лицо такое открытое, породистое, и глаза умные, со смешинкой… Видно, с характером дама, в себе уверенная. А взгляд какой! Орлица! Вот же свезл Гришковцу…

На одной из фотографий она увидела и отца – на даче какой–то, с веером готовых шашлыков на шампурах. Он счастливо улыбался в объектив, свободной рукой обнимая Татьяну Львовну, глаза его сияли похмельным немножко удовольствием. И даже, может, самодовольством каким–то – посмотрите, мол, какая со мной раскрасавица–женщина…Совсем другой человек, незнакомый будто. Взяв в руки фотографию маленького Ильи, она, удивленно нахмурившись, вдруг подумала, что где–то уже видела ее раньше… Где же? Нет, не вспомнить… И вдруг тут же и озарило: так у себя дома и видела, свою собственную – она там такая же смешная. Как забавно…Видимо, все дети в младенчестве на одно лицо…