Сократ вовсе не был одиноким искателем истины, он был человеком своего места и времени. В последние десятилетия V века до н. э. стремящиеся к знанию жители Афин и других греческих городов начинали чувствовать себя неуютно в мировоззренческих рамках, которые предлагала освященная веками традиционная мифология. Трагический театр, по–видимому, исчерпал все возможные ответы, которые обычай и предание были способны дать человеку, — чтобы осмыслить вопросы, вызванные изменениями в обществе, должна была возникнуть новая сфера интеллектуальной деятельности.

Среди тех, кто задавался этими вопросами, видную роль играли софисты. Это были образованные люди, понимавшие, что успех в афинском обществе того времени требует развития навыков спора и устного выступления, и поэтому взявшиеся преподавать риторику и искусство спора для молодежи из аристократических слоев. Софистика подразумевала гораздо большее, чем может показаться, если исходить из нынешнего, негативного значения этого слова. Успешное участие в дебатах было не просто вопросом произведения нужного эффекта — чтобы выиграть спор, оратор должен уметь выявлять логические противоречия в позиции оппонента, тщательно взвешивать и прояснять собственные аргументы во избежание возможных ловушек противоположной стороны, оценивать правильность и ошибочность отдельных утверждений и находить внешние подтверждения для всего, что требуется сказать. Этими инструментами профессии софиста активно пользовался и сам Сократ. Отличие Сократа от софистов, согласно общепринятому мнению, заключалось в его нравственной позиции. Если софисты обучали риторическим приемам за деньги, он вступал в дискуссию из любви к самой дискуссии и потому ходил босым; если они, в расчете на заработок, похвалялись познаниями, Сократ подчеркивал свое исключительное невежество.

Сократ был скептиком, но не циником. Он верил в справедливость и моральную правоту законов, к учреждению которых афиняне пришли путем открытого состязания мнений, потому что верил в тождество между знанием и нравственной добродетелью. Если законы порождались заинтересованным и серьезным обсуждением, они имели нравственный авторитет в силу самого своего происхождения. Однако в действительности дела обстояли не так просто. Приговоры в афинских судах выносились на основании голосования присяжных. Ни полиции как рабочей руки закона, ни института предварительного расследования не существовало —имелись только суды, в которых каждая сторона была обязана представить свое дело. В некоторых случаях и народное собрание функционировало как суд — оно обладало полномочиями приговаривать или оправдывать избранных и назначенных должностных лиц. Хотя такой порядок может показаться предпочтительным по сравнению с тиранией, узкие места были и у него. Присяжные и члены собрания, будучи просто ответственными гражданами, не являлись экспертами в вопросах права. Они заслушивали выступления сторон, формировали решение о том, на чьей стороне правда, а затем подтверждали свое решение голосованием. Их можно было склонить в ту или иную сторону (отсюда необходимость владеть риторическим искусством), их суждения не обязательно избегали противоречивости. Особенно непостоянство народного собрания сказывалось в периоды войны, в атмосфере напряжения и ожесточенности. Если дела складывались благополучно, афиняне держались друг друга; если успех сопутствовал Спарте, они не замедливали взвалить всю вину на вождей и военачальников.

Человеку, мыслящему рационально, такая система представлялась негодной и внутренне противоречивой, а по Сократу, и общество, и каждый его член могли выполнять свою функцию лишь при условии, что они осознают руководящий принцип своих решений. Идеи «истины», «справедливости» и им подобные употреблялись и Солоном, и Эсхилом, к ним, выступая в судах и народном собрании, часто прибегали софисты. Однако рациональный анализ, которому подверг эти понятия Сократ, выводил их за пределы беспроблемной данности, на которую опирались прежние мыслители. Вместо того чтобы использовать их просто как оружие в споре, он видел в истине, справедливости, благе высшую цель человеческой деятельности. Благо, по мысли Сократа, было чем–то больше и выше удовольствия, товарищества, красоты и даже самой жизни.

Это событие—возникновение мысли о том, что существует некое благо само по себе, к которому мы все стремимся, — ознаменовало рождение такого феномена, как человеческая мораль. Сократ полагал, что мы способны достичь блага путем разумной дискуссии и обретения знания, —другие после него считали таким путем духовное созерцание, политическую активность, действие сил истории, научный прогресс. Однако какие бы средства достижения блага ни предлагались потом, само понятие и измерение морали появилось в мире благодаря Сократу. Оно не «естественный» феномен, оно было изобретено в конкретном месте и в конкретное время. Кроме того есть все основания утверждать, что именно в морали западное общество обрело признак, отличающий его от всех когда‑либо существовавших.

Спрашивая «Что есть справедливость?», «Что есть истина?», «Что есть благо?», сам Сократ оставлял свои вопросы без ответа, взамен пытаясь показать, что подлинный смысл искомых понятий выясняется путем размышления и обсуждения. Но такая позиция имела одно непредвиденное последствие — она заставляла многих верить, что существование этих понятий по сути независимо от времени, места и обстоятельств и что доступ к ним открыт лишь людям, способным заниматься рациональным анализом и участвовать в интеллектуальной дискуссии. Сократу, вероятно, не хотелось допускать, чтобы эти понятия затерялись в риторических ухищрениях софистов, — однако в конечном счете ему пришлось выгородить для них особую сферу морали и сделать доступ к ним уделом образованных.

Демократия восстановилась в Афинах в 403 году до н. э., а четыре года спустя Сократ, которому тогда исполнилось 70 лет, был призван к ответу перед народным собранием по обвинению в непочтительном отношении к богам и развращении молодежи. Первое обвинение использовалось для возбуждения против него мнения большинства, второе опиралось на дружеские и учительские отношения, которые связывали философа с обесчестившими себя в глазах афинян молодыми аристократами, входившими в состав Тридцати. Поскольку самим им было даровано прощение, Сократ в определенном смысле оказался в положении козла отпущения за чужие грехи. Он был приведен в народное собрание, состоявшее из 501 человека, которые, заслушав сперва речь обвинителя, а затем защитника, проголосовали — 280 голосов к 22 — за его осуждение. В качестве наказания обвинители требовали смертной казни. Хотя после этого у Сократа имелась возможность предложить меньшее наказание и отстоять свое право на него, он ответил отказом. Его сторонники подали прошение заменить казнь выплатой штрафа, однако прошение было отклонено и собрание вынесло окончательный приговор. В заключительной речи Сократа перед членами собрания, решившими осудить его на смерть, не было и следа раскаяния: «От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее —уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть». Его последние слова для суда звучали так:

«Но вот уже время идти отсюда, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это ни для кого не ясно, кроме бога». Чтобы не дожидаться казни, Сократ сам принял яд.