— Вы не зайдете?

— Благодарю вас, но уже поздно, и я устал.

И Кузьмин пожелал Раисе спокойной ночи.

Она закрыла дверь, прошла на кухню, положила пакет на стол и вынула нож из-за пояса. Открыв пакет, она увидела, что в нем лежат апельсины и лимоны — невероятная роскошь и лакомство в городе, в котором не хватало основных продуктов питания. Она крепко зажмурилась, представляя, какое удовлетворение, должно быть, получает Зарубин, зная, что она испытывает сейчас к нему чувство благодарности — не за фрукты, а за то, что он честно выполнил свою работу и доложил о том, что Лев болен по-настоящему. Передавая ей апельсины и лимоны, он давал ей понять, что отныне она перед ним в долгу. Приди ему в голову иная блажь, он легко мог сделать так, что их обоих арестовали бы. Она высыпала содержимое пакета в вазу и долго смотрела на яркие, праздничные фрукты, прежде чем взять в руки хоть один из них. Она съест его подарок. Но плакать не будет.

19 февраля

Впервые за четыре года Лев взял больничный. В ГУЛАГе отбывала наказание целая категория заключенных, которых осудили за нарушение трудовой дисциплины: они или отлучились с рабочего места на непозволительно долгое время, или опоздали к его началу на полчаса. Безопаснее было прийти на работу и потерять сознание, чем остаться дома и выздороветь. Решение о том, идти ему на работу или нет, не зависело от самого рабочего. Льву, однако же, вряд ли грозила подобная участь. По словам Раисы, его осматривал врач, а потом в гости к ним заглянул сам майор Кузьмин, разрешив ему взять отгул по состоянию здоровья. Это означало, что охватившее его чувство тревоги было вызвано чем-то иным. И чем больше он раздумывал над этим, тем сильнее убеждался в том, что прав. Он просто не хотел возвращаться на работу.

Три последних дня он не выходил из квартиры. Отгородившись от мира, он лежал в постели, потягивая горячий чай с лимоном и играя в карты с женой, которая не делала скидки на его болезнь и выигрывала почти после каждой сдачи. Однако большую часть времени он спал, и после той, первой, ночи кошмары его больше не мучили. Но их место заняли отупение и скука. Он надеялся, что со временем они пройдут, что подобная меланхолия вызвана злоупотреблением амфетамином. Но они лишь усилились. Лев собрал весь свой запас наркотиков — несколько стеклянных флаконов с грязно-белыми кристаллами — и высыпал их в унитаз. Все, с арестами под влиянием одурманивающих препаратов покончено. Но только ли в наркотиках дело? Или в самих арестах? Постепенно Лев пошел на поправку и понял, что ему становится легче разобраться в событиях последних дней. Они совершили ошибку, и эту ошибку звали Анатолий Тарасович Бродский. Он был невинным человеком, случайно попавшим в жернова жизненно важной и безжалостной, но отнюдь не безгрешной государственной машины. Ему просто не повезло. Но один-единственный человек не мог опровергнуть необходимость выполняемой ими работы. Да и как могло такое случиться? Принципы их службы оставались вечными и неизменными. Безопасность всей нации была превыше жизни одного человека, даже тысячи человек. Сколько весили все заводы, машины и армии Советского Союза? В сравнении с этой массой жизнь одного человека не значила ровным счетом ничего. Лев говорил себе, что должен видеть перспективу. Это был единственный способ сохранить жизнь и рассудок. Объяснение выглядело вполне здраво, но он в него не верил.

Прямо перед ним, в самом центре Лубянской площади, высилась статуя Феликса Дзержинского, обрамленная травяным газоном и кольцом дорожного движения. Историю жизни Дзержинского Лев знал наизусть. Как, впрочем, и каждый оперативник. Первый руководитель ЧК, политической полиции, созданной Лениным после свержения царского режима, он считался отцом-основателем НКВД. Дзержинский стал примером для подражания. Учебники по специальности пестрели приписываемыми ему цитатами. Но самое важное и наиболее часто встречающееся его изречение звучало следующим образом: «Чекист должен закалять свое сердце жестокостью».

Жестокость стала неотъемлемой частью их служебного кодекса. Жестокость превратилась в добродетель. Жестокость стала необходимостью. Стремитесь быть жестокими! Жестокость владела ключами к идеальному государству. Если быть чекистом — значило следовать чему-то вроде религиозной доктрины, то жесткость была одной из главных ее заповедей.

Во время обучения Льва основное внимание уделялось атлетизму, физической доблести, и этот факт скорее помогал, нежели препятствовал его карьере, создавая образ человека, которому можно доверять настолько, насколько кабинетный ученый вызывал подозрение. Но одновременно это означало, что по меньшей мере один вечер в неделю он вынужден был просиживать за учебниками, тщательно записывая все высказывания, которые полагалось знать наизусть каждому оперативнику. Обремененный слабой памятью, состояние которой отнюдь не улучшилось вследствие злоупотребления наркотиками, он никак не попадал под определение «книжного червя». Однако же необходимость помнить ключевые политические выступления имела жизненно важное значение. Любая заминка означала недостаток преданности и убежденности в правоте их дела. И вот теперь, после трех дней, проведенных дома, подходя к дверям Лубянки и оглядываясь на памятник Дзержинскому, Лев вдруг понял, что память его превратилась в дырявое решето — она по-прежнему хранила цитаты, но не полностью и в неправильном порядке. Из тысяч и тысяч слов и выражений, из всей чекистской библии аксиом и принципов он совершенно отчетливо помнил лишь необходимость жестокости.

Льва пригласили в кабинет Кузьмина. Майор сидел за столом. Он знаком предложил Льву занять стул напротив.

— Тебе уже лучше?

— Да, спасибо. Жена говорила мне, что вы приходили.

— Мы беспокоились о тебе. Ты заболел в первый раз. Я проверил твое личное дело.

— Приношу свои извинения.

— Ты ни в чем не виноват. Ты поступил очень храбро, бросившись в ледяную воду. И мы рады тому, что ты спас Бродского. Он дал нам кое-какие сведения, имеющие решающее значение.

Кузьмин постучал пальцем по тонкой черной папке, лежавшей перед ним на столе.

— В твое отсутствие Бродский признался. Для этого понадобилось два дня и два сеанса камфарной шоковой терапии. Он продемонстрировал выдающееся упрямство, но в конце концов сломался. Назвал нам имена семерых человек, симпатизирующих англичанам и американцам.

— Где он сейчас?

— Бродский? Его расстреляли вчера ночью.

А чего еще Лев ожидал? Он изо всех сил старался сохранить непроницаемое выражение лица, как если бы ему только что сообщили, что на улице холодно. Кузьмин взял в руки черную папку и протянул ее Льву.

— Здесь полный текст его признания.

Лев раскрыл папку. Зацепился взглядом за первую строчку.

— Я, Анатолий Тарасович Бродский, — шпион…

Лев перелистал машинописные страницы. Он узнал знакомый шаблон: сначала извинения и сожаления, а потом описание сути своего преступления. Он видел подобное уже тысячи раз. Признания разнились только в деталях: именах и местах.