Это прозвучало, словно заклинание Али-Бабы: в коридоре воцарилась предгрозовая тишина, затем щелкнул замок, и железная дверь с грохотом распахнулась! В следующее мгновение в камеру ворвались мусора с дубинами, в бронежилетах и касках. С громкими криками, матерясь, ринулись они в толпу безмолвных зеков, угрожающе размахивая дубинами.

Но один из мусоров не побежал с остальными, а остановился передо мной. На нем были погоны то ли прапора, то ли сверчка – под бронежилетом было не рассмотреть. Маленькие, близко посаженные глазки зло смотрели из-под низко надвинутой каски. Эту рыжемордую образину я видел в первый раз. И встретились мы явно не в добрый час: мусор стоял в агрессивной позе, на полусогнутых, прикрываясь от меня щитом и с дубинкой наготове.

Он выбирал место, куда бы ему ударить дубинкой. Чтобы побольней, а желательно, чтобы еще и поломать что-нибудь. Мы оба были настороже. Я решил биться. А мусор бить. Для мента бить или не бить – не вопрос: он резко замахнулся и…

И в этот момент раздалась хлесткая команда:

– От-ставить!

Позади рыжемордого вертухая стоял офицер. Бледный, как смерть, с прозрачными водянистыми глазами.

– Отставить, – повторил он уже спокойнее, затем обратился ко мне: – Фамилия!

Я на несколько секунд замешкался, затем решил представиться именем, которое мне все время пытались здесь навязать:

– Разин, – подумал и добавил: – Константин Александрович.

– Ах, вот как… Ра-азин! Тот са-амый! – издевательским тоном отреагировал офицер на мои слова, и я узнал этот голос; вблизи он звучал еще неприятнее, чем через дверь: – Значит, все же способны к обучению – да, Разин? У вас результаты даже лучше, чем у мартышки. Меньше чем за месяц выучили собственное имя! Поразительная сообразительность! Чему еще вы успели научиться за время вашего содержательного пребывания в следственном изоляторе? Может, продемонстрируете?

Рыжемордый мусор осклабился под каской, в ряду передних зубов блеснула золотая фикса. За моей спиной, в камере, судя по звукам, начался шмон, которого ожидали. Очень хотелось поглядеть, что же там происходит, но отворачиваться от стоящих передо мной ментов было опасно.

– У нас в камере только что скончался заключенный, – напомнил я.

– С этим мы разберемся, – ответил офицер и снова начал задавать свои странные вопросы: – Вы не ответили на мое предложение. Так как? Покажете мне, каким новым штукам вы здесь научились?

На какое-то мгновение ему удалось добиться своего – я снова чуть не потерял самообладание. Но быстро взял себя в руки. Водянистые холодные глаза на бледном офицерском лице следили за мной неотрывно. Пронзительный взгляд фиксировал каждое мое движение, я почувствовал себя мухой под микроскопом. Но тут же стряхнул наваждение.

– Вы, гражданин начальник, ничего не путаете? – спросил я.

– В смысле?

– Вы не в цирке, – доверительным тоном сообщил я ему.

Я рассчитывал разозлить бледнолицего, вывести его из себя. Но не тут то было!

Офицер, с издевкой бросил:

– А где? Какие у вас мысли на этот счет? Поделитесь.

– В «Крестах», – сообщил я. – В следственном изоляторе.

– Интересное наблюдение, – одобрил бледнолицый. – И чем же вам здесь не цирк?

Теперь уже я не знал, что ему сказать.

Жестом факира-иллюзиониста он указал куда-то за мою спину. Мне было очень интересно, что же у меня за спиной такого, что эта эсэсовская сволочь считает цирком. Но поворачиваться не стал. Именно потому, что эсэсовская сволочь очень этого хотела.

– По мне, так здесь гораздо веселее! – продолжал офицер, недобро улыбнувшись одними губами. – Правда, есть один нюанс. Возможность веселиться зависит от того, в каком качестве здесь находишься. У меня таких возможностей несравнимо больше, чем у вас. Надеюсь, вы не станете с этим спорить.

Тонкие губы снова растянулись в улыбке. На несколько секунд. Затем выражение лица снова стало безразличным, как у куклы. Глаза его при этих ужимках не отрывались от моего лица и не меняли выражения.

– Хотите повеселиться? – неожиданно спросил офицер. – Хотите, по глазам вижу, что хотите! Вы ведь тоже любите ситуации выстраивать, правда? Я вас понимаю, как художник художника. И как художник художнику хочу сделать вам сюрприз. Пойдемте, – сказал он, обратившись ко мне, затем махнул головой рыжемордому, четко повернулся на каблуках и вышел из камеры в коридор.

Рыжемордый ткнул дубинкой мне в спину, недвусмысленно показывая, куда следовать. Но на всякий случай продублировал свои действия вслух:

– Давай! Пошел! Руки за спину!

Я выполнил команду и, выходя в коридор, порадовался своей предусмотрительности: хитро упакованная бритва была спрятана во рту.

– Стоять! Руки на стену!

– Ну, вот и пришли, – почти ласково сказал бледнолицый, – Вот место, где и вы, гражданин Разин, сможете повеселиться. Наконец, – он сделал паузу, подчеркнув последнее слово, затем поднял он свой тонкий палец. – Но есть один нюанс! Не на свой конец. На чужой. И не на один. Так уж устроен наш цирк, гражданин Разин!

Я понял, что предчувствие не обмануло: меня привели-таки в пресс-хату! И снова поблагодарил свою счастливую звезду и свое звериное чутье, которому всегда старался доверять. Именно оно сказало: перед тем как пойти мусорам Бахву объявлять, приготовь-ка ты, брат-Знахарь, режущий предмет! Да схорони его понадежней, потому что между пальцами прятать уже не прокатит! И хорошо, что оказался рядом Злой, человек матерый и многое видавший. Да с фантазией к тому же. Он-то и предложил спрятать бритву во рту. При всей странности – на первый взгляд – этого предложения, оно оказалось вполне работающим.

Половинку бритвы надломили особым образом, так что получалось короткое, но очень острое (как бритва) лезвие, похожее на сапожный нож. Этот маленький сапожный ножик Злой ловко упаковал в фольгу от жевательной резинки. Порезаться запакованным лезвием было нереально. Поэтому не составляло труда укрыть лезвие во рту, где искать его вряд ли бы стали. А стоило с него сдернуть специальным образом сложенную фольгу, и стальной коготь можно было пускать в дело. Я не одну пачку жвачек извел, отрабатывая эту простую, в сущности, манипуляцию. И в своем странном оружии был теперь уверен.

Ситуацию мы со Злым просчитали правильно. Возле пресс-хаты меня принял другой вертухай, местный. Холененький такой, чистенький и с характерными манерами. Сразу было видно: человек на своем месте!

Холененький вертухай дело свое знал. Обшмонал меня всего, с ног до головы. Проверили даже, не спрятал ли я чего между пальцами ног. Заглянули, само собой, и в рот. Потребовали поднять язык, я поднял. Вертухай посмотрел и плюнул с видимым сожалением:

– Нет там ни фига… А зубы-то хорошие! Дорогие небось?

Я пожал плечами.

– Ну ладна, красавчи-ик, – сказал вертухай таким тоном, каким голубые разговаривают обычно в анекдотах, – паке-едова!