– И почему же?

– Я не покидаю усадьбы, – с некоторой обидой ответил он, и губы его вытянулись. – Князь обходителен, но недоверчив. А вы сразу получили право посетить раскопки, вот и скажите мне «…каково ваше мнение», – ожидал услышать я, но он запнулся и резко закончил по-иному: – Какова ваша цель здесь?

Его недружелюбное поведение оскорбило меня, и я, вскипев в одну секунду, уже приготовился выпалить отповедь в том духе, что лезет он не в своё дело, но он вдруг поспешил переменить тон, и уже едва ли не просительно объяснил свой интерес ревностью исследователя. Он служил у князя уже больше года, но так и не вошёл в доверие, я же, едва прибыв, сразу получил аудиенцию и приглашение в самое сердце раскопок. Остыв, я успокоил его, что наши с князем отношения определены лишь официальным статусом, который имею я для оценки исследований Прозоровского. Кажется, ревность несчастного галла совсем утихла, когда он услышал, что я тоже не волен проникнуть за двери главной мастерской хозяина. Он спросил, что удалось узнать мне на болотах, но я ответил уклончиво, и заметил его раздражение, выразившееся в игре широких скул и пальцев, перебирающих стилос. Одна мысль не переставала мучить меня, и я просил на родном языке его перейти на французский, ибо «произношение остроконечных русских слов» доставляло ему видимое неудобство, но он с учтивым поклоном поспешил заверить, что в обществе, где есть хотя бы один русский, он всегда считает за обязанность изъясняться на языке приютившей его страны.

– Позвольте, я объясню мою настойчивость. Люди, собравшиеся в доме, некоторым образом ревнуют: князь, едва узнав вас, проявляет столько сдержанности и внимания к вашей особе, что наводит на сомнительные размышления. Прошу же, – его голос задрожал, вырываясь сквозь зубы, – поведайте мне правду, и я всё улажу: как прознали вы о находках здесь? Депеши не путешествуют так скоро. Кто наделил вас полномочиями? Неужели господин Писарев?

Уже мы оставили гигантские камни позади, и сейчас шествовали по траве, действительно высыпавшей в глубоких рытвинах, оставленных огромными колёсами. Этьен резко остановился при последних словах своих, чем заставил меня встать к нему лицом. Выражение его смешало в себе тоску, злобу и решимость, но я без труда выдержал натиск. Мы снова двинулись дальше. Хотел уж я повернуть назад, к камням, но Голуа заступил мне путь, и я пошёл по широкой тропе, надеясь, что скорый поворот выведет меня в парк.

– Вам следовало знать, что президентом Общества вновь избран Алексей Фёдорович Малиновский.

Он хмыкнул.

– Не чувствуете себя разменной картой?

– Не более чем любой из нас ощущает свою персону в руках Провидения.

Я нарочно растягивал слова и медлил, пытаясь раскусить его. Вдруг за деревьями мелькнул чей-то силуэт, но пропал так скоро, что не смог я разглядеть человека.

Злое, едва сдерживаемое негодование лилось из его уст теперь.

– Мы умеем считать, господин Рытин… или кто вы есть на самом деле. И нас заботит, что вы выдаёте себя за кого-то другого. Даже если бы господин Малиновский бросил все прочие дела и, добившись приказа вашего царя, кинул за вами свору фельдъегерей, вы не поспели бы так скоро. Посему, я желаю знать… нет, не кто – вы, а кто за вами стоит. Итак, последний раз спрашиваю: кем вы подосланы?

Излишне говорить, что смысла его обвинений я не мог уразуметь, налицо выходила какая-то страшная ошибка, но гордость не позволяла мне начать увещевать его, в попытке спокойно во всём разобраться. Поворот мог совсем скрыть из виду три глыбы, но тут я увидел нечто, что заставило волосы мои зашевелиться под цилиндром.

Голуа следовал несколько позади меня и конечно видел, что я заметил шагах в пятнадцати от тропы правильный холм вырытой земли, рядом с чёрным прямоугольником свежей могилы! Я не боялся его стилоса, но плащ француза мог скрывать что угодно: кистень, кинжал или пистолет. Лихорадочно оценив, насколько вероятен выстрел, я пришёл к заключению, что убийцы остерегутся шуметь, и потому поспешил сделать несколько шагов вперёд, чтобы образовать между нами некоторый разрыв. Теперь понял я, кого неприятно напоминал мне костюм француза, в особенности его неуместные белые перчатки: гробовщика на официальных похоронах важной персоны.

– Не знаете ли, Этьен, кто бы мог без моего соизволения вести раскопки прямо у меня в имении? – раздался громкий оклик Прозоровского. Появившись из-за валунов, он быстро шёл к нам, показывая стеком на могилу. Безупречный вид его заставлял предполагать, что он так и работает с костями – во фрачной паре цвета маренго, повязав шею алым атласным платком. Позади него увидел я двух его спешащих дворовых.

– Не имею представления, сударь, – с некоторым вызовом ответил тот.

– Тогда не соблаговолите ли пойти и выяснить это? – улыбка князя источала желчь доброты. – Мои люди помогут вам.

Легкомысленный предлог позволил ему немедленно прогнать Голуа прочь, а нескрываемая его надуманность заставила того, уходя, одарить меня завистливым взглядом, и дрожь плотно сжатых губ красноречивее любых слов свидетельствовала о буре, кипевшей в его душе.

Уже не сомневался я в подложности записки от княжны, и корил себя за романтическую доверчивость, ведь ничего не стоило мне сличить почерк на ней с той строкой адреса, что написала мне княжна Анна в книгу.

Прозоровский без каких-либо объяснений сказал, что в перерыве работы спустился проведать меня и побеседовать о… каббале, но, не найдя больного, отправился на поиски. Выслушав ответ, что меня не оставляют мысли о том чудовищном кладбище, он сказал, что пришёл сюда именно потому же. По его расчёту, в своих случайных прогулках я должен неизбежно набрести на валуны, кои задержат меня. Я предположил, улыбаясь, что поэтому он пришёл даже раньше меня и задержался сам, пока меня развлекал господин Голуа. На что он ответил, что мсье Голуа не следует знать более того, для чего он сюда призван.

«А как же с вашей дочерью? – хотелось спросить мне. – Разве для вас она стоит по ту же сторону черты, что и наёмные работники – границы, которой незримо отделили вы себя от ваших близких?»

– Что ж, – обещал я, – в таком случае беспокоиться нет причин, от меня он узнает правды не больше чем от этого камня. Ибо я нем, как ваши могилы, склепы и заклинания, сам не ведая ничего.

– Но мне всё же небезынтересно услышать ваши суждения, ибо ещё весной я находился в таком же положении, – настаивал Прозоровский. – До сей поры у нас не имелось возможности обсудить виденное, а мне важно знать, не сбился ли я в недавнем прошлом с тропы рассуждений в пользу одной гипотезы.

Я пожал плечами, скрестил руки на груди и, прислонившись спиной к валуну, начал:

– Скелеты разбросаны хаотически, и не кажутся похороненными планомерно. Впрочем, это я могу легко приписать подвижкам болотных почв. Но размеры всего захоронения не укладываются в сознание, особенно если иметь в виду, что кладбище должно иметь продолжение в глубину. История человеческих культур не знает подобных примеров. Правильно ли понимаю я, что один лишь край трясины подробно исследован?