На остатки денег (за такси, как потом обнаружилось, мы сильно переплатили) я купила нам бутылку кока-колы и жареный пирог с мясом – ни в «Сионе», ни в Риашу-Доси нам такое есть не позволяли. Газировка была теплой и приторно-сладкой. Пирог истекал маслом.

– Может, вернемся в школу? – спросила я, мечтая о чистой сионской постели.

– Ни за что. – Граса скривилась.

И мы начали нашу жизнь в Лапе.

Проснувшись на следующее утро, я увидела, что Граса сидит на кровати согнувшись. Я подумала, что ее тошнит или она, может быть, плачет, как вдруг услышала треск. На коленях у Грасы лежала ее школьная юбка. Металлическим концом крестика Граса отпарывала от юбки эмблему сионской школы.

– Нас будут искать, – объяснила она. – Чем скорее мы избавимся от всего школьного, тем лучше.

Закончив, она полюбовалась на плоды своего труда, после чего зажгла спичку и подпалила эмблему, а почерневшие останки, а заодно и крест, выбросила в проулок под окном. Потом поплескала водой в лицо, заплела блестящие каштановые волосы в косу и оделась.

– Я в туалет, – объявила она. – А потом к «Майринку».

Я с трудом продрала глаза. Желудок ныл. Даже сионский завтрак – жидкая овсянка и сваренные вкрутую яйца – казался мне теперь божественным. Выходя, Граса громко хлопнула дверью. Я услышала, как она целеустремленно направляется к туалету, и поняла, что ждать меня она не намерена. Если я не потороплюсь, она отправится к «Майринку» одна. Я вылезла из кровати и умылась, вытершись вместо полотенца подолом юбки.

В «Майринк» мы пошли вчерашним путем, чтобы не заблудиться. Внезапно Граса остановилась:

– Есть хочу.

– Я тоже.

– Мне надо позавтракать. – Граса нетерпеливо посмотрела на меня. – Я же не могу весь день петь на пустой желудок.

– Мы все наши мильрейсы потратили вчера, на такси и ужин, – сказала я; Граса в замешательстве смотрела на меня. – Чтобы купить еды, нужны деньги, – прибавила я.

Люди проталкивались мимо, шагая по кривому тротуару. С резким скрежетом металла о металл парикмахер и владелец кафе поднимали ставни своих заведений. Какая-то старуха замывала блевотину на ступенях. Она глянула на нас и перевернула ведро. Вода ударилась о камень и плеснула нам на ноги. Граса отпрыгнула и схватила меня за руку, словно боясь, что ее унесет потоком.

– Но я умираю от голода, Дор, – сказала она, как будто это могло что-то изменить, как будто я должна была раздобыть еду.

– Нам надо найти работу, – сказала я.

– На радио?

Я покачала головой.

– Когда-нибудь – да, может, и скоро. Но прямо сейчас надо найти любую работу. Чтобы было на что жить.

– Чтобы было на что жить, – повторила Граса. – А когда нам будет на что жить, я стану петь.

– Мы станем, – поправила я.

Выпрашивая работу в эти первые, жалкие, дни, мы с Грасой обнаружили, что акцент моментально выдает в нас уроженок северо-востока, что в глазах местных делало нас – даже Грасу с ее светлой кожей и миловидностью – людьми второго сорта. Еще мы обнаружили, что Лапа – это не один, а два района, каждый со своими обитателями, обычаями и законами. Была дневная Лапа, с бесчисленными пекарнями, аптеками, парикмахерскими, торговцами, цветочницами, мойщиками окон, мальчишками-чистильщиками обуви и множеством мелких мастерских, производивших дешевые безделушки, которые потом сбывали в порту туристам-иностранцам. Это была Лапа жуликоватых деляг. Везде куда ни глянь – сделки, торговля и сплетни. И все они обитали в Лапе. А ночью приходили чужаки. Сапожные мастерские превращались в бары, кафе – в дансинги. На улицах снова появлялись газетчики, но теперь они продавали папиросы или эфир в стеклянных трубочках. Девушки с накрашенными губами слонялись у дверей. На перекрестках кучковались опасного вида типы.

В сумерки нашего второго дня скитаний, как раз когда дневная Лапа уступала место Лапе ночной, мы с Грасой возвращались в пансион; работы мы не нашли и едва не падали в обморок от голода.

– О, бэби, верни мое сердце! – крикнул Грасе какой-то хлыщ с галстуком-шнурком.

Граса упорно смотрела в тротуар. Приятель наглеца коснулся шляпы и послал воздушный поцелуй. Мы были не в Риашу-Доси, где мужчинам запрещалось глазеть на хозяйскую дочку под страхом увольнения.

– Эй, дылда! – позвал второй. Я оглянулась. – Да, ты! – не унимался он. – Ни хрена ж у тебя ляжки длинные! Ну и lapas!

На мне была все та же юбка, в которой я приехала в монастырскую школу год назад и которая ко дню нашего побега едва прикрывала мои колени. А у Грасы юбка подчеркивала тонкую талию и полные бедра. Под белой блузкой отчетливо виднелась кружевная нижняя сорочкой, натянувшаяся на налитой груди.

– Есть хотите, девчонки? – спросил мужчина в шляпе. – Купить вам подхарчиться?

Граса глянула на меня. Я взяла ее под руку и зашагала быстрее, почти волоча ее за собой. Эти парни не безобидны, мы обе это понимали, и если не сумеем заплатить за комнатушку, то окажемся на улице, на съедение таким.

Напротив нашего пансиона какой-то мужчина жарил на решетке кукурузу и продавал ее по пять тостао. Граса долго смотрела на огонь, потом зажмурилась, словно вид еды причинял ей боль.

– Я возвращаюсь, – сказала она, не открывая глаз.

– В «Сион»?

Граса нетерпеливо мотнула головой:

– К этим malandros[19]. Скажу, чтобы купили нам поужинать.

– Но они от нас кое-чего захотят.

– Ну и что. – Граса села на ступеньки пансиона. – Я на все согласна.

Граса всегда жила одной минутой – когда она чего-то хотела, то не задумывалась, чем придется заплатить. Я тяжело села рядом с ней.

– Завтра кто-нибудь над нами сжалится. И мы накупим всего-всего. Захочешь – и сможешь съесть хоть целый кусок мяса.

– Хватит, Дор! Мясо у нас будет, только если мы стащим его с лотка, как дворняжки.

Она свесила голову между колен и тихонько завыла. Запахи кукурузы и сливочного масла были все сильнее, у меня скрутило живот. Я прижала ладони к глазам, пытаясь придумать какой-нибудь план. И тут кто-то пнул мою туфлю.

Перед нами стоял мальчишка. Одежда у него была без прорех, хотя и выглядела не стиранной несколько недель. Кожа на голых, серых от грязи коленках выглядела словно дубленой. Под мышкой он сжимал ящик для чистки обуви. В другой руке – ногти с траурной каймой – парень держал кукурузный початок.

– Бери, – велел он.

Я поколебалась. Граса подняла глаза, лицо у нее пошло розовыми пятнами, и она выхватила початок у парня. Она быстро обгладывала кукурузу мелкими зубами, и вот уже от половины ничего не осталось. Не дожидаясь, пока она съест все, я вырвала у нее початок и докончила его.