Только Агнесса осталась рядом со мной, как боец-телохранитель, со своей обычной милой улыбкой вынимая из воздуха стрелы и останавливая ножи.

Я думал, эта битва никогда не кончится. Больше того — я хотел, чтобы она не кончалась. Бушующее пламя Дара растапливало холод внутри меня — я просто боялся того, что со мной станется, когда жар иссякнет. Но всё кончается.

Через три четверти часа стало тихо. Только выли собаки.

Вампиры скользнули ко мне, как три луча мерцающего света. Их руки, лица, очи светились смертями, и человеческая кровь выглядела на их лунной сияющей коже чёрными кляксами.

— Государь может взглянуть на Доброго Робина, — сказал Клод. — Повинуясь вашему приказу, мы сохранили жизнь ему, его девице и монаху. Они связаны и обезоружены — там, в трактире. Их стерегут мертвецы. Пойдёмте?

Дар во мне спал, ушёл, как уходит вода после половодья. Стало холодно. Я отстранил Клода и пошёл на площадь. Кровь, смешанная с грязью, хлюпала под ногами, и ни один труп не валялся в этой грязи. Мертвецы в кирасах гвардейцев, зелёных кафтанах бандитов и мужицких лохмотьях замерли под моим взглядом по стойке «смирно».

Я подошёл к столбу у костра, чтобы разрезать верёвки. Своим ножом, измазанным в крови со следами Дара. Почти бездумно — начав обдумывать, я не смог бы вернуть нужное для работы спокойствие.

Я их разрезал, и труп завалился на мои руки. Его кукольного личика никто не узнал бы — от него мало что осталось. Бандиты выжгли ему глаза, а ножевых ран на нагом теле было многовато для чистой смерти.

На столбе осталась приколоченная толстым гвоздём дощечка, на которой крупно, криво и с дикой орфографией бандиты намазали красной масляной краской: «Некромант, оживи свою шлюху».

Я пригладил его опалённые волосы, завернул труп в плащ и отнёс к лошадям. С ним осталась Агнесса, трое её товарищей проводили меня в трактир.

Я был совершенно пуст, и пустоту постепенно заполняла спокойная рассудочная злоба.

В трактире ещё горели масляные лампы и было очень светло. Дар, вероятно, несмотря на стены, влился и в трактир, потому что все бывшие сторонники Робина Доброго — с дырами в телах, с разрубленными головами, один даже с ножом, торчащим в глазнице, — стояли вокруг троих живых, как мой караул. Среди мёртвых мужчин попадались мёртвые девки, полуголые и отвратительные. Может, трактирную прислугу тоже перебили, не знаю.

Я подошёл посмотреть на Робина.

Он симпатично выглядел — тёмноволосый парень с открытым лицом, с аккуратной бородкой, статный. Его одежда покрылась кровавыми пятнами, но это, по-моему, в основном была гнилая кровь мертвецов. Смертный как смертный. Не обделённый любовью. Такой же жестокий, как все.

Робин держался хорошо. Остальные не равнялись с атаманом по силе духа: девка еле стояла на ногах, позеленев с лица, а монах закатил глаза и дёргался, наверное уже окончательно сойдя с ума.

Лица девки я не помню, хоть тресни. Я его не видел. Я видел у неё на шее жемчужное ожерелье Нарцисса. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Дар снова согрел мою кровь — у меня даже потеплели заледеневшие пальцы.

Наверное, я с минуту простоял молча, потому что заговорил Робин:

— Я тебя не боюсь, не надейся, — сказал он.

— Я тебя и не пугаю, — сказал я в ответ и здорово удивился звуку собственного голоса. — Ты ошибся, Робин.

— Видит Бог, — усмехнулся он. — Ошибся. Недооценил силу ада.

— Я не об этом, — говорю. — Просто оживляет лишь Господь, а я только поднимаю трупы. Понимаешь разницу? Тебе не стоило становиться моим личным врагом. Как преступник, ты вполне мог бы рассчитывать на виселицу для себя и монашескую келью для своей подружки. Это ведь хорошо?

Он на меня взглянул с насмешливым удивлением.

— Хорошо?! — говорит. — Хорошо?! Ну спасибо за такое «хорошо»! Интересно, а что, по мнению некроманта, плохо?!

— Смотри, — говорю.

Монаха я убил, остановив Даром его сердце. К умалишённым можно быть милосердным. А в девку стал вливать смерть по капле, не торопясь и наблюдая, не в силах больше справляться с горем и яростью.

Когда она завизжала, Робин начал рваться из рук мертвецов с удивительной для живого силой. Он чуть верёвки не порвал — добрый рыцарь. И уже не усмехался иронически, а вопил, как прирезанный:

— Прекрати! Ты не человек — ты демон! У тебя нет сердца! Ты сам мёртвый!

— Да, — говорю. — У меня нет сердца — ты его разбил, Добрый Робин. Красиво сказано? Тебе понравилось?

Когда у неё изо рта хлынула кровь, он начал меня умолять. А когда у неё вскипели и вытекли глаза — заткнулся. Я чувствовал его ненависть, как дым, наполнивший комнату, и думал: значит, тебе это не нравится? Надо же! А чего же ты ждал?

Она агонизировала минут пять — никак не меньше. И Робин плакал, глядя на неё, а я думал о слёзах, не пролитых над телом Нарцисса, — и не дёрнулся облегчить положение обоим этим любовничкам.

Потом она перестала дёргаться, и я снял с неё ожерелье. А Добрый Робин смотрел на меня мокрыми расширившимися глазами.

— Я тоже не мог прийти на помощь, — говорю. — И мне тоже хотелось, Робин. Так что ты ошибся.

Он изобразил ухмылку — наверное, хотел ухмыльнуться презрительно, но вышло горько.

— Собираешься казнить меня в столице? — говорит. — На площади? Поизощрённее? Чтобы все видели, как ты страшен, а я жалок, да?

— Нет, — говорю. — Убью сейчас. Быстро и без затей.

Кажется, он удивился.

— Почему?

— Счёт закрыт, — сказал я и воткнул клинок Дара ему в ухо.

Он так и повалился на пол с удивлённым лицом. А я вышел строить войска. Меня трясло от холода.

Отомстив Доброму Робину и закончив эту дурацкую войну, я так успокоился, что сам себе удивился. Даже когда хоронили Нарцисса, я только мёрз и очень хотел скорее вернуться в столицу. Я вдруг начал отчаянно тосковать по дому.

Бунт догорел без следа. На всякий непредвиденный случай я оставил на севере свои живые войска, а в столицу привёл лишь мертвецов — гвардию и остатки банды Робина, тех, у кого были целы руки-ноги и сравнительно не изуродовано лицо. Кажется, сам Робин тоже попал в число трупов почище, но точно не помню… Вампиры мне очень помогли и уцелели — я оставил этот способ их путешествий, как туз в своём рукаве, на будущее.

Пока возвращались, я рвался в свой дворец всей душой, а когда наконец его увидел, вдруг навалился цепенящий ужас, от которого даже дышать было трудно. Я понял его причину, когда вошёл в собственные покои.

Моя душа, безотносительно к разуму, оказывается, ожидала, что я найду дома живого Нарцисса. Я закопал в жёлтую глину северного городишки пустую обезображенную оболочку, которую моё бедное сердце умудрилось никак не связать с той милой живой душой, которая грела меня столько холодных дней.