– Почему эта девушка осмелилась написать вам? Мне кажется, что это должна была сделать ее госпожа.

– Она попросила прощения за свою смелость, объяснив, что слишком хорошо знает свою госпожу и помощи от нее никому не дождаться. Госпожа Филиппа занята только собой. И с той минуты, когда ее дамуазо вызвал неприязнь единственного человека, который относится к ней по-дружески, все происходящее стало для нее лишь возможностью избавиться от него. Тем более что она никак не может утешиться от потери своего предыдущего дамуазо, который был убит на обратной дороге из дворца. Я не думаю, сир, мой супруг, что вы можете упрекнуть меня за то, что я не пренебрегла просьбой одной из ваших подданных, – заключила Маргарита с чарующей улыбкой.

– Так оно и есть, моя милая, и я благодарю вас за ваши заботы. Брат Жан, – обратился он к казначею, возвращая ему пергамент, – возьмите этот документ. Содержание этого свитка не оставляет у нас никаких сомнений, и мы объявляем во всеуслышание, что этот молодой человек должен быть признан принадлежащим к сирийской линии благородного дома де Куртене. А это означает…

– А это означает, сир, – с напором заявил принц Пьер де Куртене, – что этот юноша хоть и не обвиняется больше в отцеубийстве, но убийцей все-таки остается и я, как глава нашего знатного и древнего рода, носитель его имени и герба, не могу допустить, чтобы наш благородный род был запятнан прикосновением палача. Иными словами, я лишаю этого Рено права носить то же самое имя, что и я!

– Его преступление не доказано, кузен. Брат Жоффруа, мой духовник, который здесь присутствует и которого так уважает моя благородная мать королева Бланка, присутствовал при допросе. Даже под пытками обвиняемый продолжал кричать о своей невиновности. Именно по этой причине брат Жоффруа пожелал, чтобы мы лично выслушали его.

– Каким пыткам его подвергли? Дыбе? Всего-то навсего! Разрешите палачу хорошенько с ним поработать, и вы увидите, что очень скоро он признает свою вину!

Гневное восклицание молодой королевы заглушил громкий смех нового персонажа, который неожиданно возник под сенью беседки. После секунды изумления, вызванного его внезапным появлением, все присутствующие приветствовали вновь прибывшего низкими поклонами, а он заговорил в манере хоть и несколько насмешливой, но вовсе не неприятной, немного растягивая слова и говоря, немного гнусавя:

– Хорошо, что у вас, кузен Пьер, нет необходимости работать с палачом, чтобы признаться, что часть наших родовых земель вы получили обманом… А другую просто захватили! И с какого же времени вы взяли на себя обязанности главы нашего рода?

Людовик поспешно поднялся и обнял нежданного гостя с искренней радостью.

– Добро пожаловать, сир, мой брат! Не получая от вас вестей, мы считали, что вы все еще в Константинополе. Какому доброму ветру мы обязаны радостью встречи?

– Все тому же, что дует вот уже много лет подряд, сир, брат мой. Я, как всегда, странствую по свету в поисках солдат и золота. Но в данную минуту можно сказать, что меня принес к вам ветер справедливости, потому что мне кажется, что у меня есть возможность вырвать хоть одну жертву из когтей алчного хищника. Могу я узнать, добросердечный кузен, что вам сделал этот несчастный? Он отнял у вас клочок земли?

Рено успел узнать странного молодого человека, который называл себя императором и с которым он познакомился возле дома мэтра Альберта Кельнского. Судя по тому, как его встретили, он и в самом деле был императором, а судя по речам, он готов был предъявить серьезные обвинения тому самому Куртене, который оказался врагом Рено, так что его появление было для Рено воистину благодеянием. Пьер де Куртене пустился в объяснения, но его изложение оказалось настолько запутанным, что Бодуэн II Константинопольский мгновенно положил ему конец, заявив:

– Не трудитесь, я знаю, что причиной всему присвоение земель. Вы ведь хотели завладеть и моим маркизатом в Намюре, понадеявшись на то, что больше никогда не увидите меня, и если бог знает почему оказались причастным к делу, к которому не имеете никакого отношения, то скорее всего для того, чтобы приписать вашей супруге земли этого несчастного Куртиля. Сир, мой брат, – обратился он к королю, – мне кажется, вы должны были бы заняться…

– Мной? – придушенным голосом осведомился де Куртене.

– Нет, бальи, от которого, по моему мнению, так и разит нечистоплотностью в делах, как это часто случается с его собратьями, задумавшими округлить свое состояние.

– Совет, судя по всему, совсем не плох. Что вы на это скажете, брат Жоффруа?

– У меня нет сомнения, что вышеозначенный Жером Камар крайне заинтересован в гибели обвиняемого…

– Ну, что я говорил! Добавлю, что я как раз приехал из Куртене, где улаживал дело, которое уже много лет дожидалось решения, и там относительно этого Жерома Камара ходят престранные слухи. И если мне будет позволено, то я осмелюсь и дам вам совет, дорогой Людовик: верните госпоже де Куси ее дамуазо без дальнейших церемоний. Могу поспорить на мою корону, что он невиновен!

– Вы не многим рискуете, сир, мой кузен, ставя на кон свою корону, она недорого стоит, – ядовито заметил де Куртене. – А откуда вам известно, что этот негодяй служит госпоже де Куси?

– Известно, потому что совсем недавно я встретил их вместе, госпожу де Куси и ее дамуазо. Я как раз был проездом в Париже, возвращаясь из Намюра и направляясь в свое родовое поместье. Вы удовлетворены?

Де Куртене намеревался возразить что-то еще, но Людовик весьма сухо сказал ему:

– Помолчите, еще раз прошу вас, кузен! Нам и только нам предстоит вынести решение, и я прошу вас больше не вмешиваться. Юноша в самом деле принадлежит дому госпожи Филиппы, но, как мы узнали, она отказалась оказать ему поддержку…

– Ваше Величество, окажите мне милость! Умоляю вас, сир, предоставьте Господу Богу решить мою судьбу! Дайте мне оружие, чтобы я мог сразиться с бальи, или бросьте меня в воду[18]!

– Почему бы и нет? – воскликнул де Куртене. – Ордалия – великолепное судилище, но ордалии водой лично я предпочитаю ордалию огнем.

– Да вы просто чудовище, мессир де Куртене! – воскликнула королева Маргарита. – Не соглашайтесь, сир, мой супруг! Узник и без того едва жив…

– Вы не верите, что Господь всемогущ, мадам? – укорил свою супругу Людовик. – Знайте же, что правда торжествует даже тогда, когда ордалии подвергается умирающий!

– Я никогда не сомневалась во всемогуществе нашего Господа, добрый мой супруг, и вы лучше всех это знаете, но я взываю к вашей жалости…

Слово «жалость» хлестнуло Рено, как пощечина.