Я снова сглотнула.

— Что будет?

— Будет много грязи, тахе. Наркотики — вещь страшная. Вряд ли за этим — один человек. А у нас мало времени. В таких случаях привыкли рубить сплеча. Властям нравятся показательные процессы. Когда человек по десять казнят, для примера.

Я закрыла глаза.

Время тянулось бесконечно.

Шаги.

Саванти.

— Реа, надо где-то посидеть, подумать. У нас минут десять, не более.

— Что случилось?

— Дени умер.

Я оцепенела. Язык примёрз к гортани. Нет… невозможно…

— Как? — Реа казалась самим спокойствием.

— Нертфеллин. Судя по симптомам — две-три сотни предельно допустимых. Может, больше. Его оглушили и влили эту гадость… Ампулу или две.

Я силилась выговорить хоть слово. Дени… идёт по коридору… Лас не может догнать его.

— Дени умер… — проговорила я чужим голосом. — Лас умерла…

— Лас жива, девочка, — возразила Тигрица мягко.

— Нет! — я вскочила. Реа попыталась поймать меня, я с размаху стукнула её ребром ладони по голове. Она охнула, упала на колени. Саванти опешил, когда ему в глаза уставился зрачок «Ската».

— Не подходи, Саванти! — я сорвала телефон… сели батарейки… швырнула его в сторону. Взяла «свисток». «Свистнула» изо всех сил. Ну же… Отзывайтесь!

— Диспетчер, — отозвался «свисток».

— Лас! — закричала я. — Спасите её! Она… реанимационная…

— Номер? — спокойно спросил голос.

— Спасите! — закричала я снова. Тигрица подняла голову и застыла, увидев пляшущий в моей руке пистолет.

— Май, — Саванти скрестил руки на груди. Говорил ровно, дружелюбно. — Назови им номер. На обратной стороне свистка.

— Два-пять-шесть-семь, — торопливо прочла я.

— Слушаю вас.

— Помогите ей! Лас, у вас в реанимационной! Она умирает!

— Кто говорит?

— Дай мне, — велел Саванти таким кротким голосом, что я подчинилась, бросила ему свисток. Отступила на шаг, продолжая удерживать их обоих под прицелом.

— Два-пять-шесть-семь, — произнёс Саванти. Тигрица нервно пошевелилась. — Масстен, это Призрак. Красный код. Пять-два-три. Немедленно в реанимационную. Отбой.

Призраки шли и шли. Лас идёт за Дени. Саванти — тоже призрак.

— Поздно, — я отступала, продолжая держать их обоих на мушке. Заметила, только теперь, что не сняла с предохранителя. Сняла. Взяла оружие двумя руками… едва удержала, так они тряслись.

— Ей помогут, — Тигрица всё ещё стояла на коленях. — Не надо, девочка. Прошу.

— Нет, — сознание заполняла всё та же звенящая пустота. Дени послушался того, что ему сказали по телефону. А эти? Чем они лучше?

Я отступала. За угол. Только не у них на глазах.

— Май, — Саванти оставался спокойным. Только голос его стал печальным. — Так ты никому не поможешь.

Я повернула за угол.

Сорвала диадему, отбросила её. Жарко. Расстегнула верхнюю петельку.

Опустилась на колени. Приставила дуло к подбородку.

Сил не хватало нажать на спусковую скобу.

«Живи, Май».

Зачем?

«Пожалуйста, живи».

В глазах потемнело. Торопись, Май, пока они не бросились спасать тебя.

«Ради меня, ради себя».

Пистолет стал страшно тяжёлым. Не смогла его удержать. Краем глаза заметила, что Тигрица метнулась ко мне.

Пустота.

* * *

Когда я открыла глаза, то сидела за небольшим столиком. Вначале показалось, что Саванти и Реа спятили, как и я, и приволокли меня в Зал, в кабинет. Продолжать веселиться.

Но нет, это другое место. Пахнет приятно — цветами. Полевыми. И чем-то ещё… чем-то терпким.

На столе несколько бутылок. Саванти, всё ещё в халате, кое-где испачканном капельками крови. Пьёт газированную воду.

Реа сидит рядом, глаза прикрыты, но не спит.

На столе, перед ними, лежит мой «Скат». Вернее, это я вижу, что он там лежит, а другие… Рядом — диадема, символ Светлой. Какая я Светлая? Где ни появляюсь, приношу неприятности или смерть.

Думать не хотелось. Жить — тоже.

— Говори, Май, — Тигрица не открывала глаз. — Говори что-нибудь.

— Как она?

— Жива. Этот… ублюдок… — впервые слышу от Реа бранное слово, — не знает, что нертфеллин не растворяется в физиологическом растворе. К счастью для Лас, он ещё и легче воды. Такой, знаешь, белый невесомый порошок. Очень приятно пахнет, яблоками. Капельницу успели заменить.

Я снова сглотнула. Комок поднялся к горлу. Тигрица открыла глаза, уселась вертикально и положила ладонь поверх моей.

— Говори, Май, не молчи.

— Дени… как он умер?

— Плохо, — Саванти опустил голову. — Я пришёл, когда ему оставалась минута, не больше. Он уже ничего не видел. Лежал в луже крови. Едва мог говорить. Не сразу понял, кто я.

— Что он сказал?

Саванти метнул взгляд в глаза Реа. Та кивнула, встала из-за стола.

— Тигра… останься, пожалуйста.

— Хорошо, котёнок.

— Дени сказал, что сделал что-то ужасное, но не знает — что и зачем, — голос Хлыста стал деревянным. — Просил отыскать тебя… отдать его записку. И вот это.

На столе передо мной появился смятый лист бумаги. Я спрятала его, не читая. Не смогу. Сейчас — не смогу. Рядом лёг «морской конёк». Не мой, его. Весь в крови. Спрятала в тот же карман.

— Последние слова я почти не разобрал, они звучали очень странно. Он сказал что-то вроде… «она сделала это правдой».

Я закрыла глаза. Май, не надо! Не делай этого! Сделала это правдой…

— Говори, Май, прошу.

— Что теперь?

— Приехал лично Генеральный Прокурор Союза. Та ещё сволочь, — что-то и Саванти перестал сдерживаться. — Сегодня, ручаюсь, будет десять признавшихся преступников, а завтра собаки в яме обожрутся до смерти. Он это любит.

— Мне надо уехать, — глухо отозвалась я. — Я приношу только несчастья.

— «Жуки» уже оцепили всё здание, — терпеливо пояснил Саванти. — Ты, как и другие свидетели преступления, будешь допрошена. К тому же…

Он взглянул на Реа. Та помедлила и продолжила за него, закрыв глаза ладонью.

— Кто-то уже сообщил родителям Лас об истории с наркотиком. Документ не был оглашён, но, как я слышала, её лишили всего. Титула, доходов, имущества, имени. Наверняка выгонят из Университета. Возможно, выставят прямо с больничной койки.