Он потом даже пил с нами чай, и при этом рассказывал, как люди вешаются, стреляются, ну и, конечно, под поезд бросаются:

– Я ведь простым врачом начинал. Однажды был у меня случай, как одна баба решила под поезд броситься. И ведь до чего ж безграмотно: на высокой насыпи! Ну, кто ж так делает-то, а?.. Её вроде как даже не поездом, а воздушной волной отшвырнуло куда-то, может, вагоном слегка боднуло – укатилась она, одни словом, с этой насыпи ни с чем. И ведь такая крепкая баба оказалась – ни одного серьёзного перелома! Я ей говорю: тебе бы жить да жить надо, да детей таких же крепких рожать! А то ведь дохлятина нынче всякая рожает задохликов каких-то… Ну, она бормочет о несчастной любви, мол, бросили её. Я ей: бросили, так и радуйся – козла выпрячь, так телега сама поедет! Выбил ей койку в Военно-медицинской академии, она там с нормальным мужиком познакомилась, – с капитаном в отставке.

– Ах! – «мотали на ус» такой экстремальный способ замужества наши безнадёжные невесты.

– Через пару-тройку лет приехала меня благодарить – не узнать, какая красавица стала. Двое детишек, крепенькие такие, хорошенькие… Они потом всей семьёй погибли: сгорели в автобусе. Грузовик в них въехал, всё перекосило-переклинило, мигом пожар, взрывы горючего…

– Господи! – ужасались поворотам жестокой судьбы женщины постарше. – Сколько ж на свете горя! Сколько Вы, должно быть, таких ужасов видели!

– И не говорите, – отхлёбывал эксперт чай, закусывая сушечкой. – На транспорте хуже всего погибать. Помню, был случай, как пассажирский поезд столкнулся с товарным. Товарный то ли солярку какую вёз, то ли ещё чего легковоспламеняющееся, – сразу загорелось всё. Солярка ещё расползается-растекается повсюду, медленно так! А одному пассажиру вагоном ноги придавило, и вот на него ползёт эта горящая смесь. Медленно, как змея какая!

– Ой… – уже плакали некоторые слушатели.

– Он орёт из последних сил: отрубите мне ноги кто-нибудь, я отползу… А кто там будет ему ноги рубить? Так и сгорел заживо.

– Тьфу! – не выдержал начальник в конце концов и сказал следователям, что если они сейчас не увезут этого «разговорчивого гада», он сам ему чего-нибудь отрубит: – Скорее всего, это будет язык.

Тут уж следователи погнали своего коллегу к машине, но он нисколько не обиделся даже, а только поблагодарил, что его слушали:

– Как же хорошо с живыми людьми поговорить! Люди, оставайтесь живыми. На этом свете даже без зарплаты хорошо. Нам тоже шестой месяц не платят, я тут начальнику своему пригрозил, что повешусь, а он спокойно так: «Да на здоровье! Тебя сюда же к нам и привезут. На твоё рабочее место. Так что лучше живым на работу сам приходи, а то у нас только одна исправная машина осталась, чтобы ещё тебя в нерабочем состоянии возить».

Похохотали от души, включая не на шутку встревоженного начальника Завода.

А между тем причина для тревоги у него была. И она вскоре дала себя знать: через день повесился водитель электрокара. И ведь место выбрал тоже «самое что ни на есть подходящее»: общественный туалет цеха капремонта, – самого большого цеха Завода, где больше всего народу шляется!

Что тут началось! Милиции понаехало, начальства из Управления, все туда-сюда снуют, словно чем-то важным заняты, хотя всего-то и надо висельника с верёвки снять. А у него в кармане – тоже записка! Предсмертная: «Не могу больше». Управленцы начинают придумывать, что можно подвести под эти слова, чтобы только «никто ничего такого» не подумал. Словно свою причастность к убийству чувствуют, хотя никто и не собирается им ничего инкриминировать. Самый главный их них, товарищ Третькин, был вне себя от гнева:

– Сволочи, ещё и записки пишут! Не пролетариат, а литераторы какие-то, мать их разорви! Простые люди, а откуда столько патетики? Ещё кто так сделает, мы ему… мы с ним… мы его…

– Уволим, – подсказал кто-то из остряков.

– Нет, высечем, – дополнил другой ядовитый язык. – Или лучше так: мы его ещё раз сами повесим.

– Ха-ха-ха!..

– Ну не надо на территории Завода этого делать! – уже взмолился Тренькин. – Придумали тоже! Здесь же центр города рядом, как-никак! Охота на тот свет, так дома счёты с жизнью сводите, а не тут! И дурацких этих записок просьба не писать! А то, ишь, что удумали: на государственном предприятии, одном из крупнейших в городе… Заняться больше нечем совсем, да? А к станкам не пробовали вернуться? Может, от безделья всё, а?

И он отдавал указания начальнику отдела кадров и коменданту:

– Сделайте таблички «Не вешаться!» и развесьте на туалетах, у курилок…

– Ага, на карнизах, на вешалках, на мостах подъёмных кранов! – осмелился прервать эту глупость начальник по кадрам. – Ещё можно заранее верёвку с петлёй на конце закрепить, но чтоб с табличкой «Не вешаться!», ни-ни, не смели чтоб!.. Вы совсем уже, да? Это ж прямая подача идеи! У нас вот висит табличка «Не курить!», и ведь именно под ней все курят.

– Ну, делайте что-нибудь, делайте! – орал Тренькин. – Я один должен работать, что ли?!

Запахло от всего этого чем-то нехорошим: что это, в самом деле, почти в центре Северной столицы, на некогда успешном промышленном предприятии, сотрудники затеяли на себя руки накладывать? Нехорошо! И уж совсем плохо, если всё это вдруг просочится в близлежащую Европу, – как-никак, гласность. А ну, как выйдет ситуация из-под контроля, да из иностранных гостей кто прознает, не дай Бог, конечно же! Сразу повеяло нежелательными расследованиями, строгими выговорами, освобождениями от самых высоких (и очень хлебных) должностей в такую голодную годину.

Народ оборзел, обнаглел, распоясался. Слабеющие осколки гибнущих классов затеяли произвол против крепнущих классов ворья. Народ окончательно отбился от рук и даже уже чего-то там вякает! Точнее, уже даже не вякает, а терроризирует самым нахальным образом! Ишь, чего удумали!.. Дистиллированная пролетарская ярость достигла такой концентрации, что запахло жареным. Этак, чего доброго, они ещё вспомнят уроки становления гегемона, и баррикады начнут строить… Тут же вспомнилось, что у Маршака где-то есть такой перевод: «Когда мятеж кончается удачей, зовётся он, как правило, иначе».

Чиновникам не хотелось работать, но надо было спешно что-то придумывать, пока не образовался очередной «сюрприз» в виде нового самоубийства. С предсмертной запиской, разумеется.

Заводские шутники отреагировали на это шутливой петицией: «Обязуемся сводить счёты с жизнью только за пределами родного Завода и без записок!».

– Ничего себе, какое внимание к людям в Ленинграде-городе! – удивлялась лаборантка Алиса из Тихвина такой «заботе». – Мне мать пишет, что у них в районе комбинат закрыли, так уже пять человек на тот свет себя спровадили, а из начальства никто тревогу даже не бьёт. Говорят: а хоть все передохните, – воздух только чище будет. Опять же долги по зарплате не надо будет выплачивать.

– Вот уж фиг я теперь с собой покончу! – поклялся вдруг Паша Клещ. – Я уж и собирался было, а ты как сказала про долги по зарплате, так я подумал: ведь эти суки сколько моих денег прикарманят!