Сейчас же, вздохнув: «Ну, Разбердыев!» — борттехник полез по борту наверх. Расчехлить из кабины не представлялось возможным — открыв верхний люк, вы бы оказались под сенью чехла, натянутого на двигатели. «Интересно, как он его там закрепил?» — карабкаясь, думал борттехник.

Оказалось, Разбердыев поступил гениально просто. Он затянул верхний край чехла на открытые двигатели и закрыл капоты, надежно придавив ими чехол. Но когда борттехник, взобравшись на двигатели и стоя на коленях, потянул на себя рычаг замка, стягивавший два капота, ему ответило не привычное упругое сопротивление, а безвольное звяканье. Рычаг болтался, похоже, ничего не стягивая. Ни поперечный, ни продольный замки не работали. Борттехник застонал, догадываясь.

— Разбердыев, твою мать! — крикнул он.

— Я тут, — сказали внизу.

— Ты вчера вот эту штуку ногой забивал?

— Забивал.

— Зачем?

— Он нэ закрывался, твердый был.

Борттехник сбросил чехол и попробовал стянуть капоты, надеясь на чудо. Но чуда не случилось — замок не работал. В полете нестянутые капоты могут отвалить в стороны при любом крене, их оторвет набегаюшим потоком и швырнет — ну куда еще может швырнуть эти капоты? — «конечно, в несущий винт, товарищи лейтенанты», — вспомнил борттехник наставления инженера. И ничего не поделаешь — аэродинамика! Накрылись ночные полеты!

«А, впрочем, что же тут плохого?» — подумал борттехник, и лицо его прояснело от хитрого плана.

— Знаешь что, мой милый Разбердыев, — сказал борттехник, — а зачехли-ка ты борт опять. Сегодня ночные полеты, я должен хорошенько отдохнуть.

Разбердыев зачехлил борт и был приятно удивлен, что на этот раз рычаг не пришлось забивать пяткой — он упал в свое гнездо, как боец в кровать.

Борттехник закрыл дверь, поставил печать и отправился на отдых. Он рассчитал, что, явившись на полеты, обнаружит неисправность, доложит о ней инженеру, борт снимут с полетов, но вот ремонтом он займется только завтра с утра. Если же доложить сейчас, перед ним поставят задачу ввести борт в эксплуатацию до вечера. Кстати, устройство замка было для борттехника тайной. Он предполагал, что там внутри лопнула какая-то пружина — типа дверной, — обеспечивающая тугую стяжку. «Вот завтра и заменим — делов-то!» — успокаивал он себя.

Первым, кого борттехник встретил, явившись на аэродром вечером, был инженер эскадрильи.

— Слушай, Ф., выручай! Заступай в дежурный экипаж — больше некому! С ночных снимаешься.

Это было настоящее везение. Дежурный экипаж предназначен для экстренных случаев, которые случались крайне редко (на недолгой памяти лейтенанта Ф. вообще ни одного не было, кроме пролета Горбачева на высоте 11 000 метров, когда пришлось сидеть в первой готовности два часа). Опробовался, доложился и целые сутки с перерывом на завтрак, обед и ужин валяйся на кровати, читай, спи, играй в шахматы — профилакторий! И, самое главное, можно не злить инженера докладом о сломанном замке. Спокойно переночевать в уютной комнате для дежурного экипажа, а завтра сходить в ТЭЧ, взять пружинку и тихо поставить. «Со стоянки на дежурную подрулим, ну или подлетим невысоко — всяко без кренов», — прикинул борттехник и пошел расчехлять вертолет.

Все прошло гладко, как и рассчитал. Ночные полеты, наблюдаемые со стороны, были великолепны. Стоя на теплой рулежке возле своего борта, борттехник Ф. смотрел в черное небо, где рокотали винты, горели елочными гирляндами красные и зеленые аэронавигационные огни, чертили неоновые дуги концевые огни лопастей, вспыхивали посадочные фары, — смотрел, подставляя ночному ветру лицо, и громко декламировал:

— Выхожу один я на дорогу, под луной кремнистый путь блестит, ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит…

И слезы счастья текли по его щекам.

Утро прошло спокойно. Небо затянуло, заморосил мелкий дождик. «Сегодня уж точно никуда не полетим», — сказал, глядя в окно, командир экипажа капитан Ш. Борттехник лежал на кровати и читал «Буржуазную философию», за «потерю» которой уплатил пять рублей библиотеке. Временами он проваливался в сон, просыпался, пил чай, курил, снова читал. Надвигался обед…

Но вдруг в коридоре послышался топот, дверь открылась, и кто-то проорал:

— Дежурный экипаж, на вылет!

— Какого черта? — пробормотал Ш., обуваясь.

Борттехник Ф. рванул к борту первым, надеясь к приходу экипажа изобразить внезапную поломку. Но когда он подбежал к вертолету, его уже встречала команда десантников с парашютами во главе с начальником штаба, майором В., любителем прыжков. Вся команда сучила ногами от нетерпения. Борттехник хотел вежливо осведомиться у товарища майора — какие, мол (туды вашу мать), прыжки в такую погоду — но начштаба опередил:

— Давай к запуску, «Ан-2» в тайге сел на вынужденную, люди гибнут!

Борттехник оглянулся — экипаж уже бежал, прыгая через лужи. Команда спасателей лезла в грузовую кабину. Отступать было некуда, никого не хотелось огорчать, всех рвало на подвиг. «С нами бог!» — подумал борттехник и, отломив от мотка приличный кусок контровки, взвился к двигателям. Приоткрыв капоты, зацепил тройной петлей проволоки слева изнутри какой-то крючок, вывел концы наверх, придавил капоты, обмотал концы вокруг замкового рычага на правом капоте, перекрутил проволоку и нырнул в кабину.

После запуска борттехник по внутренней связи попросил:

— Командир, ты уж больше пяти градусов не закладывай…

Капитан Ш. удивленно посмотрел на бледного лейтенанта:

— Имею право все пятнадцать… Ты чего такой белый? Вроде не пили вчера.

— Съел что-то, наверное. Постарайся аккуратно, а то… — Борттехник изобразил выброс обеда в кабину, для убедительности — ближе к правому колену командира.

Они взлетели. Нижний край был триста метров, пошли на двухстах над тайгой. Вестибулярный аппарат борттехника сообщал хозяину не то что о градусах крена — даже о секундах. Сердце замирало, когда вертолет проваливался в воздушную яму — а небо над тайгой было прямо изрыто ими. Борттехник представлял, как инерция приподнимает капоты, набегающий поток врывается в щель, капоты распахиваются, отрываются, их швыряет в винт, — треск, провал, свист, удар, тьма… Он оглядывался в грузовую кабину и тоскливо думал, что с двухсот метров просто не успеет выпрыгнуть, пока толпа спасателей будет ломиться в дверь. Скорее бы этот самолет… А может, сегодня день катастроф, и им суждено лечь где-то рядом… Потом комиссия по расследованию запишет, что капоты двигателей были связаны миллиметровой контровкой — и, несмотря на трагедию, члены комиссии не удержатся от смеха — он бы еще ниткой связал, обязательно скажет кто-то.

— Вот он! — завопил правак, показывая вправо и назад. — Разворачивайся, командир!

И командир, забыв о предупреждении, заложил афганский вираж с креном крепостью все 40 градусов — глаза борттехника, прикованные к авиагоризонту, зафиксировали этот преступный крен. Он даже привстал от ужаса, готовясь откинуть сиденье и при первом ударе броситься к двери. Но все было тихо. Они уже снижались по прямой к «кукурузнику» — он лежал, слегка приподняв хвост, на ровной зеленой лужайке среди чахлого кустарника. Дверь самолета была открыта, людей вокруг не наблюдалось.