Комната, в которой путники вышли после очередного перехода, счет которым уже был ими потерян, находилась слишком высоко. Спонтанный мститель не успел спуститься вниз с одиннадцатого этажа. Оказавшись на улице, он увидел только удалявшиеся прочь машины с убийцами…

Слева послышался сдавленный хрип. Пришлый развернулся и шагнул туда. Изможденный длинноволосый мужчина, кашляя и сплевывая кровь, из последних сил пытался выцелить отъезжавших карателей из реактивного гранатомета, но уже не мог твердо удерживать оружие в руках. Путник подхватил «трубу», принял ее из слабеющих пальцев, вскинул на плечо, прицелился…

И опустил гранатомет. Не послал огненный заряд вслед убийцам.

Потому что – он очнулся. Праведный гнев схлынул, и взамен переполнила горечь безысходности. Он просто не имел права стрелять. Не потому даже, что там, наверху, его ждала ведомая, ответственность за которую стала его долгом, возложенным на себя добровольно. Не потому даже, что этот выстрел был всего лишь актом отчаяния и особого вреда убийцам не нанес бы. И даже не потому, что каратели могли вернуться и в отместку добить всех, кто еще уцелел…

Единственным движением пальца, нажавшего спуск, можно одним ударом уничтожить главное – прервать путь. Этим выстрелом он поразил бы мишень, но цели не достиг. Фатальный выстрел предотвратило то обстоятельство, что выход в этот мир состоялся на слишком высоком этаже. Окажись он здесь раньше, столкнулся бы с убийцами в открытую, и что? С пистолетом наперевес – против множества стволов автоматического оружия?..

Да, иногда эмоции завладевают человеком быстрее, чем контроль разума. Скольких людей это привело к гибели прямым курсом. И как ни гадко было осознавать, что совершенно зря примчался сюда, – осознать придется. Урок на будущее.

Осознание всего этого отразилось в глазах и на лице человека, бессильно проводившего взглядом машины убийц.

– …это чтобы хорошие люди ничего не успели сделать… – исторгла его иссушенная глотка.

Стараясь не смотреть на жертв расправы, человек развернулся и побрел обратно, вверх по лестнице. Хотя на самом деле ему наверняка теперь казалось, что вверх он подымался не сейчас. Ввысь устремился в ту минуту, когда сбегал по ней, переполненный праведным стремлением – противостоять сыгранным «музыкантам» Смерти.

«Вдоль стен Бункера в три яруса вытянулись койки, общим числом тридцать штук – пять троек слева и пять троек справа. Посередке восьмиметровой ширины прохода между рядами настенных коек – узкий длинный стол, в свое время двадцать три едока за ним преспокойно умещались, и еще место оставалось. На торцевых стенках располагаются люки и рундуки; в рундуках хранилась пища. А также две цистерны – с водой. Вообще-то Бункер квадратный, так что условно торцевыми считаются те стенки, что с люками и рундуками, а основными, так сказать, стенки с тройными шеренгами коек. Над рундуками развешано оружие и множество всякой всячины, полезных вещей. Разнообразные подспорья в трудном деле выживания в ЗОНЕ, у нее же и украденные, отвоеванные, вырванные, позаимствованные, найденные. Наши верные помощники. Вроде моего «кольта»… и так далее, и тому подобного. Вдоль стола с обеих сторон тянулись чугунные «ослоны», как я их назвал, – скамейки такие, без спинок.

Десять на десять метров, помноженные на три метра высоты, – триста кубометров как бы безопасного пространства. Со всех сторон ограниченного полуметровой толщины металлическими стенами оболочки, сработанной из неведомого сплава. И это ограниченное безопасное – я упорно так думаю о статусе внутренности Бункера! – пространство врыто в почву глубоко, над ее поверхностью выступает всего лишь чуточку, не более четвертинки метра. Вот что такое Бункер. Неведомое нечто, к нашему счастью, забыло этот громадный бак в непосредственной близости от Рубежа, который мы звали «своим». И мы обжили внутренность металлической конструкции. Уже много тьма-светов я прозябаю в нем один-одинешенек, скрашивая малахитовую тоску бесконечным видеосеансом, и не забочусь о поддержании чистоты. Поэтому внутри не прибрано, мягко выражаясь. Бардак выдержанный, застарелый, с толстыми слоями пыли, высохшими потеками жира и прочими прелестями одинокого мужского существования.

Смахнув со стола обглоданные косточки, я проворчал: «Нечего там в углу торчать, когда в гости пригласили. Вылезай, присаживайся, побеседуем. Ты понимаешь меня?»

Говорил, естественно, на английском.

Она не ответила.

Ну что ж. Я откровенно, в упор, разглядывал ее. Выражение лица неожиданной компаньонки напоминало застывшую маску восточного идола, олицетворяющего Зло. Но я ни на миг не допускал, что она такая уж крутая. Просто боится. Боится очень, очень, очень, и я это уловил. Хотя по лицу этого было не сказать. Судя по стоически бесстрастному выражению, слопала бы меня с косточками и не подавилась.

К приглашению «присесть» я больше ничего не добавил. Молча сидел и продолжал пялиться. Любоваться, а как же ж!

Не компетентный я эксперт в распознавании всяких там расовых признаков и в определении национальных принадлежностей. Но совсем не обязательно иметь степень доктора антропологии или являться профессором медицины, к примеру, для того, чтобы с полным на то правом заявить, что тип ее лица не был африканоидным. Не был он и чисто европеоидным. Я не ученый-этнограф, но видел ясно – у нее преобладают монголоидные, азиатские черты. А не японка. Не китаянка, не кореянка, не среднеазиатка, не из юго-восточных азиатских народностей – не было той непременной желтизны кожи, по которому, я знаю, можно практически безошибочно выделить людей упомянутых наций. Монголка? «Копыта коней ее предков топтали траву от Китая до Новгорода…» Кажется, нет. Если в жилах девчонки и присутствует кровь великого Чингиза, то всего капелька. Скорее уж что-нибудь такое северное, какие там у нас народцы-то поживают… Ханты-манси всяческие, коряки, эвенки, якуты, чукчи, разные прочие эскимосы. Интересная мысль… однако!

«Как тебя зовут?» – спросил я. Надо же было отношения налаживать. Дружбу народов, ч-черт, развивать.

Она не ответила. Вот чертовка… однако.

Вдруг мне в голову впрыгнула мысль о том, что она ведь может и не понимать русского. И тут же я спохватился, поправил себя: э-э-э нет, говорил и говорю с ней по-английски, сработала въевшаяся привычка.

Целую тыщу тьма-светов, кажется, проболтал я на инглише – ведь за исключением меня и быстро сгинувшего в ЗОНЕ Ивана среди жителей Бункера ни единого славянина больше не завалялось, вот ведь незадача… Бывших жителей, то есть. И английский являлся единственным средством межнационального общения индивидуумов, надерганных из различных национальностей человечества планеты Земля. Человечества, в истории своего существования вплотную приблизившегося к завершению двадцатого столетия по григорианскому календарю…

Вот все и болтали на английском, в том числе зулуска, аргентинец, японка, китайцы, масай, турчанка… Даже Олра соизволила. Хотя до самого конца постоянно сбивалась на французский и на родной, мадьярский. Между прочим, она когда-то, в школе еще, «проходила» русский, но с ней на «великом и могучем» пообщаться мне толком не довелось. Вот именно, что «прошла» Олра мимо русского языка, как и я в свое время мимо школьного курса английского. Знал бы, насколько пригодится первый международный язык, зубрил бы на уроках инглиш, как нанятый…