И чем дальше Айзенменгер читал, тем большее недоверие вызывал у него этот документ. Он перечитал заключение дважды, но так ничего и не понял. Оторвавшись наконец от текста, он поднял голову и поймал на себе внимательный взгляд Елены.

— Каков будет вердикт? — спросила она.

Айзенменгер не знал, что ответить. Он открыл было рот, потом закрыл его, недоуменно пожал плечами, снова пробежал взглядом заключение и только после этого произнес:

— Невероятно!..

— В каком смысле?

— У нее рак всего! В ее теле не было ни одного органа, который не оказался бы пораженным болезнью.

— Разве такое не может произойти на последней стадии рака?

— Раковая опухоль, разумеется, может распространяться, но, если верить этому заключению, болезнь просто-напросто поглотила девушку.

— И всего за какие-то полторы недели, — констатировала Елена.

Айзенменгер широко раскрытыми глазами уставился на нее. От одной только мысли, что рак убил несчастную Миллисент Суит за столь короткий срок, ему сделалось не по себе.

— У нее была неходжкинская лимфома, — добавила Елена. — Что это такое?

— Это общее обозначение опухолевых образований, развивающихся в клетках лимфоретикулярной системы. — Прочитав непонимание в глазах Елены, Айзенменгер добавил: — Белые кровяные тельца.

— А-а…

— В общем и целом неходжкинских лимфом существует около сорока видов — от тех, которые растут очень медленно, до тех, что развиваются довольно быстро. В этих случаях для спасения жизни пациента требуются большие дозы различных химических препаратов.

— По-видимому, именно этот вид лимфомы и был у Миллисент Суит.

Айзенменгер нахмурился и снова углубился в изучение протокола вскрытия.

— По-видимому, — медленно, растягивая слова на слоги, проговорил он.

Елена покорно продолжала ждать. Она знала, что означает такое выражение лица Айзенменгера. Прошло несколько минут, прежде чем доктор, внимательно прочитав заключение от первой до последней страницы, вновь обратился к титульному листу.

— Хартман, — прочитал он.

— Ты его знаешь?

Айзенменгер покачал головой:

— Никогда не слышал о нем.

Но в строке, где перечислялись присутствовавшие при вскрытии, Айзенменгер нашел одно знакомое имя: Белинда Миллер.

— Все не так, — еще раз перечитав заключение, резюмировал он.

Елена ничего не ответила на замечание доктора, и он, посмотрев на свою гостью, в очередной раз мысленно отметил, насколько красивые и выразительные у нее глаза. Тем временем комната прогрелась, и рубцы на руках Айзенменгера начали напоминать о себе. Он попробовал не обращать внимания на дискомфорт и продолжил:

— Разные опухоли разрастаются по-разному. Например, для некоторых типов рака легких характерно проникновение метастазов в надпочечные железы, а большинство злокачественных опухолей, образующихся в толстой кишке, сначала распространяются на печень. Лимфомы же чаще всего затрагивают три области: лимфатические железы, печень и селезенку. И только после этого они начинают распространяться повсюду, в том числе и на тонкие и толстые кишки, кожу и мозг.

— А не существует лимфом, которые изначально появляются в этих местах?

— Существуют, но в этом случае у Миллисент Суит была бы обнаружена лимфома одного вида. Между тем заключение говорит о том, что у девушки выявлен не один, а, по крайней мере, три разных вида лимфом. Возможно, даже пять или шесть.

— Этого просто не может быть.

— То-то и оно! Этого не просто не может быть, но наличие лимфом нескольких видов противоречит данным микроскопического исследования. — Айзенменгер открыл заключение на последней странице. — Под микроскопом видна только одна разновидность неходжкинской лимфомы.

Елена выдержала паузу, затем произнесла:

— Значит?..

Айзенменгер устал. В последние дни он стал быстро уставать.

— Ничего это не значит. Зачем ты вообще показываешь мне все это? Чего ты от меня хочешь?

Нагнувшись, чтобы поставить стакан на стол, Елена негромко, но отчетливо произнесла:

— Я приехала просто узнать твое мнение, Джон. Не только о заключении, но и вообще обо всей этой истории. Слишком много в ней белых пятен: сама смерть, кремация по ошибке, телефонный звонок. Ты умеешь видеть то, что другие либо не замечают, либо просто не хотят замечать.

Лесть и заискивание. Айзенменгер прекрасно знал, как эта женщина умеет добиваться своего. Поэтому и ответ его оказался весьма расплывчатым:

— Думаю, будь я параноиком, я увидел бы во всем этом заговор и попытку что-то скрыть.

— Но ты же не параноик.

Айзенменгер улыбнулся:

— Все равно это наводит на серьезные размышления.

Елена сидела, ссутулившись, сжав кулаки и упершись локтями в колени. Наконец, подняв взгляд на Айзенменгера, она произнесла:

— Мне нужно, чтобы ты помог мне в этом деле, Джон.

В ее глазах и голосе было столько мольбы, что Айзенменгер не нашелся с ответом. Он знал, что рано или поздно она произнесет нечто подобное, и ждал этого момента с тайным удовольствием; но сейчас, когда главное наконец было сказано, он почувствовал какую-то странную неловкость.

— Дай мне немного времени, Елена. Утро вечера мудренее.

Аннетт договорилась встретиться с отцом вечером в ресторане в нескольких сотнях метров от Линкольнз-иннфилдз, неподалеку от своей конторы. Они виделись регулярно, поэтому отец всегда находился в курсе всех событий в жизни дочери. Аннетт была его единственным ребенком, и хотя она также поддерживала близкие отношения с матерью, за советом или за помощью всегда обращалась к отцу. Как обычно, едва Аннетт вошла в зал ресторана, отец встал, причем так проворно, как будто ему не было пятидесяти лет или, точнее говоря, как если бы он отказывался замечать свой возраст.

Голову Пирса Браун-Секара украшали блестящие седые волосы, которые он изящным движением откидывал назад, и они спадали почти до воротничка; аристократично изогнутые брови, под которыми прятались темно-карие глаза, как нельзя лучше подчеркивали правильность черт его лица, а тонкий, но выдававшийся вперед нос словно являлся продолжением длинной шеи. В целом лицо Браун-Секара можно было бы назвать привлекательным, если бы не застывшее на нем выражение жестокости, которое усиливал шрам на верхней губе с левой стороны рта (следствие детского падения с велосипеда), отчего его улыбка всегда выходила кривой и зловещей. Впрочем, сам Браун-Секар считал, что впечатление, которое производит на людей его внешность, ему только на руку.

Он расцеловался с дочерью и, подождав, когда Аннетт устроится поудобнее, опустился на стул.