— Мы с вами… знакомы? — растерялся посетитель.

— Четыре месяца назад, 17 августа, — сказал, улыбаясь, Алехин, — вы заказали в аптеке Феррейна лекарство по рецепту врача Заседателева для больной горлом вашей дочери Анны шести лет. Я стоял в очереди за вами и слышал ваш разговор с фармацевтом.

Посетитель вскинул на собеседника удивленные глаза.

— Тогда вы носили пенсне в роговой оправе, — продолжал Алехин. — Вы достали из левого бокового кармана серый бумажник крокодиловой кожи…

— Да-да, конечно, — пробормотал гражданин Полуэктов, испуганно глядя на молодого человека.

Такие удивительные случаи впоследствии не раз повторялись.

Однако Александру Алехину не довелось закончить школу кинематографии. В первоначальной стадии ее работы возникало много организационных неурядиц, занятия переносились в другие здания и вообще порой надолго прерывались. Появилось свободное время, и Алехин, разумеется, использовал его для любимого занятия — шахмат.

Осенью 1919 года московские шахматисты, не имея клуба, встречались на частных квартирах. Особенно радушно их принимал у себя в Большом Афанасьевском переулке Борис Васильевич Любимов, активно участвовавший до революции в различных состязаниях. Здесь вместе с другими ведущими шахматистами столицы нередко бывал и Александр Алехин. Однако частые командировки гостеприимного хозяина, инженера-путейца, вынуждали искать другое пристанище для встреч за шахматной доской. Вскоре основной базой былого шахматного кружка стала квартира Г. Д. Бермана в доме № 23 на Пречистенском (Гоголевском) бульваре. Она была довольно обширной, и здесь проводились матчи, турниры. Наряду с Н. Д. Григорьевым, Н. И. Грековым, Н. М. Зубаревым, Н. М. Павловым-Пьяновым, X. К. Барановым сюда приходили и менее известные московские шахматисты.

Появившись в стенах этой квартиры, вспоминал Владимир Константинович Лезерсон, ставший к 1972 году кандидатом технических наук: «…А. А. Алехин сразу же активно включился в шахматную жизнь. Он почти ежедневно посещал кружок и принимал участие в легких турнирах, в которых почти всегда занимал первые места…»

«Алехин был очень приветливым человеком, без тени гроссмейстерской важности, самовлюбленности. Он охотно играл легкие партии с шахматистами, заведомо уступавшими ему в силе, рассматривал и анализировал партии и отдельные позиции, показывал свои. Как-то он показывал нам свою партию с Дурасом из турнира в Мангейме (1914 г.). Кто-то спросил, как он оценивает силу Дураса. «Ну что же, — ответил Алехин. — Дурас, конечно, очень сильный шахматист, но, когда он играет со мной, я всегда знаю, о чем он думает».

На вопрос, неужели есть такие мастера, играя с которыми Алехин не знает, о чем они думают, последовал ответ: «Конечно. Когда я играю с Ласкером или с Капабланкой, я совершенно не представляю, о чем они думают. Многие их ходы являются для меня откровением…»

В предыдущей главе книги приводился отрывок из очень интересных воспоминаний X. К. Баранова, с которым автор успел побеседовать у него на квартире весной 1979 года. Профессор-востоковед тогда был в преклонном возрасте, тем не менее общение с этим глубоко эрудированным человеком, большим энтузиастом шахмат, оказалось весьма приятно и полезно.

Небезынтересно вернуться к воспоминаниям X. К. Баранова, написанным в 1956 году, и привести еще одну их часть, относящуюся к 1918–1920 годам.

«Алехин как-то легко относился к своим первым призам. Не спортивный успех интересовал его тогда, чувствовалось, что его интересы выше, кругозор шире.

Отмечу две черты характера Алехина… Во-первых, он с равным вниманием и корректностью относился к любому партнеру и всегда готов был терпеливо разъяснять ошибки и показывать глубокие варианты шахматистам любой силы. Мы не чувствовали в нем ни высокомерия, ни невнимательности и всегда получали исчерпывающие ответы на любые вопросы.

Во-вторых, Алехин пытался извлечь пользу из любой, даже блицпартии. Он давал нам несколько очков вперед, что мы называли «духовной форой», но избегал давать вперед пешку или фигуру. Играли без часов, не очень торопясь. И в легких партиях с первокатегорниками Алехин, очевидно, проверял интересующие его варианты. Удивительное впечатление производил показ Алехиным той или иной комбинации из партий блицтурнира. Он немедленно запоминал все, достойное внимания.

В небольшом сеансе «вслепую» Алехин вынужден был отдать фигуру, после чего я считал победу обеспеченной, но, увы, Алехин красивой комбинацией форсировал ничью. Много месяцев спустя Алехин показал в клубе эту не записанную никем комбинацию…»

Этот пример, характеризующий феноменальную шахматную память Алехина, дополняет Н. П. Целиков, припомнивший любопытный случай на ту же тему.

«…Однажды в 1915 году К. Исаев и я, — пишет Целиков, — показали нашу партию Алехину, который ею заинтересовался, но не записал. Через четыре года Алехин по памяти восстановил эту партию, и с его комментариями она была помещена в первом номере «Листка Петрогубкоммуны». Мы же к тому времени совсем забыли, как протекала партия…»

Завершая свои воспоминания о великом современнике, Целиков писал:

«…Алехин был волевым человеком и не упускал случая, чтобы проверить свою волю. Еще в гимназические годы он должен был перенести операцию аппендицита, считавшуюся в то время очень тяжелой. Алехин был встревожен, но усилием воли сумел скрыть свое волнение. Когда я посетил его в лечебнице, он уже был окружен шахматными книгами.

В 1919 году в одном из турниров на частной квартире он играл со мной, несмотря на сильную зубную боль. «Только один я могу играть партию с такой страшной болью», — сказал Алехин. У него хватило выдержки, когда выключили электричество, доиграть партию на лестнице при тусклом свете наружной лампочки.

Он следил за новинками литературы, владел иностранными языками, знал русских и западных классиков, любил театр, кино. Интерес Алехина к театральным постановкам был отчасти вызван дружбой его сестры Варвары с Алисой Коонен. Отсюда особый интерес к Камерному театру.

Но и кино занимало немалое место в досуге Алехина и вызвало его известные попытки испробовать свои силы в новом для того времени искусстве».

Шахматы многое дали Александру Алехину в самом широком жизненном понимании.

«Посредством шахмат я воспитал свой характер, — писал Алехин. — Шахматы прежде всего учат быть объективным. В шахматах можно сделаться большим мастером, лишь осознав свои ошибки и недостатки. Совершенно так же, как и в жизни».

Высоко развитое чувство объективности, можно без преувеличения сказать, всегда было свойственно гениальному русскому шахматисту. Примеров и доказательств тому масса.

Особое место в становлении шахматной жизни в послереволюционные годы занял первый советский чемпионат Москвы 1919–1920 годов. Участвовало в нем 12 сильнейших шахматистов города, а проводился он в той же квартире Г. Д. Бермана на Пречистенском бульваре, 23. Условия для игры были исключительно тяжелыми: часто гасло электричество, квартира из-за отсутствия дров не отапливалась. Играли в пальто и в валенках, но и это не спасало от стужи. «…Мерзли носы, руки и в особенности ноги, — вспоминал А. Ф. Ильин-Женевский, один из организаторов советского шахматного движения, дипломат и партийный работник, знавший эту обстановку по участию в иных здешних состязаниях. — Думая над ходом, приходилось одновременно ногами под столом вытанцовывать польку-мазурку, чтобы вовсе не окоченеть. Но любовь к шахматам была так велика, что никто не роптал, и все спокойно и с большим удовольствием просиживали целые вечера над турнирными партиями…»