— Иншалла! — восклицали паломники, опускаясь на колени во время привалов. И караванщики вынуждены были ожидать, пока они совершат молитву.

Мартин же молча бесился. Уже почти месяц, как они выехали из Дамаска, и едут, едут, едут — неспешно, мерно, неторопливо, как и полагается столь огромному каравану. Порой Мартину казалось, что он зря последовал совету Иосифа и примкнул к каравану. Казалось, куда проще было бы понестись вскачь в сторону Монреаля, прилететь на крыльях любви к той, которая томится в плену… Но бывший ученик ассасинов одергивал себя: разве не учили его терпению в замке Масиафе? Разве он сам, столько лет служивший разведчиком, не понимал, что в том, что он задумал, излишняя поспешность только навредит?

К Мартину приблизился переодетый в сарацинского стражника тамплиер Ласло Фаркаш. В пути он на удивление быстро зарос темной бородой, лицо его покрылось бронзовым загаром, и в своем тюрбане и легком халате поверх кольчуги он смотрелся настоящим мусульманином.

Откинув с лица нижний край чалмы, он сделал глоток воды из тыквенной бутыли и протянул испить Мартину.

— Бывал ты уже в этих краях, приятель? — спросил венгр.

Мартин отрицательно покачал головой.

— Дальше Моавского Керака мне не приходилось заезжать. Долго ли еще до Монреаля?

Переодетый тамплиер усмехнулся. Этот вопрос он слышал от Мартина уже не единожды. Но теперь-то и в самом деле скоро: если все будет хорошо, они окажутся у бывшего замка крестоносцев уже через неделю, если не меньше. А начнутся задержки, как во время настигшей их несколько дней назад пылевой бури, когда весь караван сбился в кучу и люди кутали головы животных от песка и ветра покрывалами, то и более двух недель придется добираться.

Мартин помрачнел. И, видя его уныние, Ласло решил отвлечь спутника разговором. Что еще может сократить путь, как не беседа во время пути?

— Эти места, — указывал рукой венгр на выжженную голую равнину вокруг, — некогда охранялись крестоносцами, и все проходившие караваны платили им пошлину за проезд, а также торговали с ними. Благовония и породистые скакуны из Аравии, рис с Каспийского моря, тончайший хлопок и драгоценные камни из Индии, ляпис-лазурь и ковры из Персии, редкие украшения из Египта — все это можно было приобрести прямо в караване, а позже с выгодой для себя продать на рынках Акры и Тира европейским перекупщикам, которые везли восточные товары дальше, в Европу. Эта торговля весьма обогащала живших в этом скудном краю христиан, да и проезжавшие торговцы-мусульмане не были от нее в убытке. Однако когда Саладин задумал напасть на земли Иерусалимского королевства, он перво-наперво запретил своим единоверцам вступать в торговые сделки с христианами, даже принудил их не ездить по Дороге Царей мимо замков Заиорданья, засыпав все колодцы по пути. А ведь без воды какая дорога по пустыне?

— Султан Саладин всегда был хитер и предусмотрителен, — продолжил Ласло, когда к ним приблизился на своем муле Иосиф, а за ним и Эйрик, присматривавший за евреем. — Саладину нужно было найти повод для продолжения своего джихада, но в те годы он был связан мирным договором с Иерусалимским королевством. И тогда он задумал обозлить и вынудить к наступлению правителя Заиорданских земель — непримиримого Рено де Шатильона. Надежды Саладина оправдались: Рено был отчаянным человеком, и, когда понял, что оказался в блокаде и султан желает разорить его таким образом, он сам начал нападать на идущие в объезд его владений торговые поезда. Караванщики не хотят платить ему за проезд? Что ж, он возместит убыток за счет грабежа.

Мартин молчал, слушая Ласло вполуха, а вот Иосифа история весьма заинтересовала.

— Рено де Шатильон — кровавый и безрассудный крестоносец, — произнес он с неприязнью. — Это всякому известно. Даже сами христиане рассказывали, что он никому не желал подчиняться, а мусульмане вообще считали его дьяволом, не знавшим сострадания.

Ласло, чуть повернувшись к Иосифу, согласно кивнул:

— Бесспорно, Шатильон ненавидел сарацин. Он провел шестнадцать лет у них в плену, и это не способствовало расположению к ним в его сердце. Поэтому, оказавшись на свободе, он делал все, чтобы рассчитаться с ними за пережитое. Я помню рассказы о том, как он построил в своих землях суда и посуху перетащил их в Красное море, рассчитывая напасть на священный для каждого почитателя Пророка город Мекку. Из его затеи ничего не вышло, но мусульмане не забыли об этом. Сарацины называли его «зверь Рено», однако король Бодуэн Прокаженный очень на него рассчитывал, и де Шатильон никогда не обманывал его доверия, всегда приходил на помощь. Но потом… Что тут говорить, именно Рено виновен в том, что в своей яростной ненависти к мусульманам он уговорил Гвидо де Лузиньяна, несмотря на зной, поспешить на битву при Хаттине… где полегло все войско Иерусалимского королевства.

Мартин невольно прислушался. Он сам был тогда при Хаттине и помнил, с каким неистовством сражался в той битве Рено де Шатильон. Пока под ним не рухнул конь и непримиримого барона притащили связанным к шатру Саладина.

Ласло между тем продолжал:

— Пока Рено был в силе, он, как сеньор этих земель, прекрасно себя проявлял — строил крепости, следил, чтобы бедуины не нападали на уплатившие ему пошлину караваны. Но я уже сказал, что, когда караваны пошли в обход, он сам сделался разбойником не хуже иного бедуина. Саладин же стал требовать от Иерусалимского короля наказать Рено. Увы, тогда на престоле уже сидел Гвидо де Лузиньян, а он в глазах непримиримого де Шатильона был не той фигурой, которой следует подчиняться могущественному правителю Заиорданья. А потом случилось то, что окончательно разгневало султана. Рено с группой своих вассалов напал на огромный караван, в котором ехала к жениху в Алеппо родная сестра Саладина. И хотя женщину вернули султану, не причинив ей вреда, все равно она считалась опозоренной. Султан же был в ярости… однако, пожалуй, и удовлетворен. Ибо теперь у него появился повод начать войну с неверными.

Ласло умолк, отпив из фляги, так как к концу его речи в горле першило от сухости. Ехавший рядом Иосиф задумчиво потер переносицу.

— Но ведь, устроив торговую блокаду, султан сам спровоцировал нападение Рено на караваны! Если бы торговля продолжалась, Рено просто брал бы пошлину и…

— Мне нравится ход твоих мыслей, еврей, — усмехнулся переодетый тамплиер. — Но в любом случае Рено был обречен. Когда плененного Рено привели к султану, тот предложил ему перейти в ислам и обещал пощадить. Красивая фраза и показной благородный жест.

Тут даже Эйрик вмешался:

— Но такой рьяный парень, как Рено, вряд ли согласился бы на подобное.

— Соображаешь, рыжий, — усмехнулся тамплиер. — Ибо Рено в ответ попросту послал султана к шайтану. Говорят, после этого Саладин лично снес ему голову саблей. Так это или нет, но я сам видел голову Рено на пике над шатром султана.

Мартину хотелось спросить венгра, где он сам был во время сражения и как уцелел, но тут к ним опять приблизился лошадник-перс, стал нахваливать достоинства Незерби, вновь предлагал за белоногого красавца гнедого трех крепких верблюдов.