Норман не обратил на это внимания и прикурил от «Зиппо», на которой была выгравирована змея с надписью «НЕ НАСТУПИ НА МЕНЯ».

– Это Кенни Лофлин. Играет на басе. А рыжий – Пол Бушард, ударные. А этот шкет – брат Конни Мортона.

– Джейми, – представился я. Мне ужасно хотелось понравиться этим парням, чтобы они приняли меня в свой круг, но я не желал, чтобы они с самого начала воспринимали меня всего лишь как младшего брата мистера Футбола. – Меня зовут Джейми, – повторил я, протягивая руку.

Их рукопожатия оказались такими же вялыми, как у Нормана. После этого прослушивания в школьном музыкальном классе я выступал с тысячами гитаристов, и почти все жали руку, как зомби. Словно берегли силы для работы.

– Так что скажешь? – повернулся ко мне Норман. – Хочешь играть в группе?

Хочу ли я? Да если бы он велел мне съесть свои шнурки в качестве обряда посвящения, я бы немедленно их вытащил и начал жевать.

– Конечно, но только мне нельзя играть там, где продают спиртное. Мне четырнадцать лет.

Они удивленно переглянулись и рассмеялись.

– О выступлениях в «Холли» и «Дьюс-фор» начнем беспокоиться, когда прославимся, – сказал Норман, выпуская дым из ноздрей. – Сейчас мы просто играем на танцах для молодежи. Вроде тех, что устраивают в «Юрика-грэйндж». Ты же оттуда, верно? Из Харлоу?

– Из Хари, как мы говорим, – хохотнул Кенни Лофлин.

– Слушай, ты хочешь играть или нет? – оборвал его Норм. Он заначил бычок, аккуратно затушив сигарету о подошву своего разбитого битловского сапога. – Твой брат говорит, что ты играешь на его «Гибсоне», у которого нет звукоснимателя, но ты можешь взять «Кей».

– А начальство школы не будет против?

– Начальство ничего не узнает. Приходи в «Грэйндж» в четверг вечером. Я привезу «Кей». Только постарайся не сломать эту долбаную фонящую суку. Устроим репетицию. Захвати тетрадь, чтобы записать аккорды.

Прозвенел звонок. Школьники потушили сигареты и потянулись обратно к школе. Одна из проходивших мимо девушек поцеловала Нормана в щеку и шлепнула сзади по мешковатым джинсам. Он не обратил на нее никакого внимания, что показалось мне невероятно крутым. Мое уважение к нему выросло еще больше.

Мои новые товарищи по группе никак не отреагировали на звонок, и я направился в школу один. Но тут мне в голову пришла мысль, заставившая обернуться.

– А как называется группа?

– Раньше мы назывались «Gunslingers», но народу это казалось слишком милитаристским. Так что теперь мы «Chrome Roses»[8]. Название придумал Кенни, когда мы под кайфом смотрели по ящику дома у отца передачу про садоводство. Круто, верно?

В следующие двадцать пять лет я играл в «J-Tones», «Robin and the Jays» и «Hay-Jays» (каждую из которых возглавлял харизматичный гитарист по имени Джей Педерсон). Я играл с «Heaters», «Stiffs», «Undertakers», «Last Call» и «Andersonville Rockers». В годы расцвета панка я играл с «Patsy Cline’s Lipstick», «Test Tube Babies», «Afterbirth» и «The World Is Full of Bricks». Я даже играл кантри-рок в группе под названием «Duzz Duzz Call the Fuzz». Но, на мой взгляд, название «Chrome Roses» было лучшим на все времена.

* * *

– Ну, не знаю, – сказала мама. Она не рассердилась, но выглядела так, словно у нее разболелась голова. – Тебе всего четырнадцать лет, Джейми. Конрад говорит, что эти мальчики гораздо старше. – Мы сидели за обеденным столом, который без Клэр и Энди казался намного больше. – Они курят?

– Нет, – заверил я.

Мама повернулась к Кону:

– Они курят?

Кон, передававший Терри кукурузу со сливками, не подвел:

– Нет.

Я был готов его расцеловать. Как и все братья, мы с ним не всегда ладили, пока росли, но в решающий момент братья готовы подставить друг другу плечо.

– Это не в барах или чем-то таком, мам, – сказал я, интуитивно чувствуя, что бары обязательно будут и скорее всего намного раньше, чем самому юному члену «Chrome Roses» исполнится двадцать один год. – Всего лишь в «Грэйндж». В четверг у нас репетиция.

– Тебе их понадобится много, – съязвил Терри. – А дайте мне еще свиную котлету.

– Скажи «пожалуйста», – машинально произнесла мама.

– Пожалуйста, дайте мне еще одну котлету.

Папа передал блюдо с котлетами. Он не проронил ни слова. Это могло быть как хорошим, так и плохим признаком.

– А как ты будешь добираться до места репетиции? А заодно и этих… выступлений?

– У Норма есть микроавтобус «фольксваген». Вообще-то он его отца, но тот разрешил Норму написать на боку название группы.

– Этому Норму вряд ли больше восемнадцати, – сказала мама, перестав есть. – Откуда нам знать, что ездить с ним за рулем безопасно?

– Мам, я им нужен! Их ритм-гитарист переехал в Массачусетс. А без ритм-гитары они не смогут выступить в субботу вечером! – Меня вдруг пронзила мысль, что на этих танцах может появиться Астрид Содерберг. – А это важно! И даже очень!

– Мне это не нравится, – заключила мама, потирая виски.

Наконец в разговор вступил отец:

– Пусть съездит, Лора. Я понимаю, что ты переживаешь, но играть он умеет.

– Что ж, пускай, – вздохнув, согласилась мама.

– Спасибо, мам! Спасибо, пап!

Мама взяла вилку, затем положила опять.

– Обещай мне, что не будешь курить ни сигареты, ни марихуану и что не будешь пить.

– Обещаю, – сказал я и не нарушал обещания два года.

Или около того.

Из воспоминаний о том первом концерте в «Юрика-грэйндж» сильнее всего мне врезался в память запах собственного пота, которым я обливался, когда мы вчетвером поднимались на эстраду. В способности потеть четырнадцатилетние подростки просто не имеют себе равных. Перед своим первым выступлением я двадцать минут стоял под душем, пока не кончилась горячая вода, но когда наклонился, чтобы взять свою позаимствованную гитару, от меня опять разило по́том. Я перекинул ремень через плечо, и мне показалось, что «Кей» весила не меньше двухсот фунтов. Для страха у меня имелись все основания. Даже учитывая присущую рок-н-роллу простоту, выучить за полтора дня до субботы тридцать песен, которыми меня озадачил Норм Ирвинг, было просто невозможно, и я честно в этом признался.

Он пожал плечами и дал мне самый ценный совет, какой только можно дать музыканту: сомневаешься – молчи.

– И потом, – ухмыльнулся он, показав гнилые зубы, – я буду играть так громко, что тебя все равно никто не услышит.

Пол выдал короткую дробь на барабанах, чтобы привлечь внимание публики, и завершил ее ударом по тарелке. Раздались жидкие приветственные аплодисменты, и на маленькую сцену, где мы стояли под лучами прожекторов, устремились взгляды миллионов, как мне показалось, глаз. Помню, как невероятно глупо я чувствовал себя в жилете, расшитом стразами (жилеты остались в наследство от того короткого периода, когда «Chrome Roses» были «Gunslingers»), и боялся, что меня вот-вот вырвет. Потом я сообразил, что это вряд ли возможно, поскольку к обеду я едва притронулся, а за ужином вообще был не в состоянии проглотить хоть что-то. Тем не менее меня тошнило. А потом я подумал: Нет, меня не вырвет. Я просто вырублюсь. Вот и все.