Шрифт:
Интервал:
Закладка:
БабуляЛиззи: На улице дождь. И это хорошо для домашней девчонки вроде меня!
БабуляЛиззи: Какая погода в Нью-Йорке?
БабуляЛиззи: Наверное, я кажусь вам деревенщиной? Надо писать NYC?
ВрачПришел: Годится и то и другое! У нас здесь солнечно. Как поживаете?
БабуляЛиззи: Честно говоря, сегодня более напряженно, чем вчера. Пока так.
Я делаю глоток, перекатываю вино на языке.
ВрачПришел: Бывает. Не всегда все идет гладко.
БабуляЛиззи: Это уж точно! Соседи приносят мне бакалею.
ВрачПришел: Как здорово, что вкруг вас такие отзывчевые люди.
Две опечатки. После двух с лишком бокалов вина. Думаю, вполне приличный средний показатель.
– Чертовски приличный, – говорю я себе, прихлебывая еще.
БабуляЛиззи: НО: главная новость в том, что в субботу ко мне приезжают сыновья. Правда, очень хочу попробовать выйти с ними на улицу. Правда-правда!
ВрачПришел: Не ругайте себя, если в этот раз не получится.
Пауза.
БабуляЛиззи: Знаю, это резкое слово, но мне трудно не ощущать себя фриком.
Действительно резкое, и оно меня ранит. Я осушаю бокал, закатываю рукава халата, и мои пальцы продолжают бегать по клавиатуре.
ВрачПришел: Вы НЕ фрик. Вы – жертва обстоятельств. Вы живете как в аду. Я не выхожу из дому десять месяцев и хорошо знаю, как это трудно. ПОЖАЛУЙСТА, не считайте себя фриком, или неудачницей, или кем-то в этом роде, поскольку вы сильная, находчивая женщина, у которой хватило смелости попросить о помощи. Ваши сыновья должны гордиться вами, а вам следует гордиться собой.
Конец. Не поэзия. И даже не грамотный английский – мои пальцы постоянно соскальзывают с клавишей, – но каждое слово – это правда. Абсолютная правда.
БабуляЛиззи: Это замечательно.
БабуляЛиззи: Спасибо вам.
БабуляЛиззи: Неудивительно, что вы психолог. Вы знаете, что сказать и как сказать.
Чувствую, как мои губы расплываются в улыбке.
БабуляЛиззи: У вас есть семья?
Улыбка застывает.
Прежде чем ответить, я наливаю себе еще вина. До краев. Наклонив голову, я с хлюпаньем отпиваю изрядный глоток. С моей губы скатывается капля и с подбородка падает на халат. Я размазываю ее по махровой ткани. Хорошо, что Эд не смотрит. Хорошо, что никто меня не видит.
ВрачПришел: Семья есть, но мы не живем вместе.
БабуляЛиззи: Почему?
В самом деле – почему? Почему вы не живете вместе, Анна? Я подношу бокал к губам, потом ставлю на место. Передо мной, как японский веер, разворачивается картинка: заснеженная равнина; гостиница, будто нарисованная на конфетной коробке; допотопный автомат с кубиками льда.
И к своему удивлению, я начинаю рассказывать.
За десять дней до этого мы решили расстаться. Это точка отсчета, «давным-давно жили-были». Или скорее – отметим справедливости ради и во имя правды – расстаться решил Эд, а я в принципе согласилась. Признаюсь, я не думала, что это произойдет, даже когда он нанял адвоката. Мог меня просто дурачить.
Что ж, не стоит озадачивать Лиззи объяснением этого «почему». «Почему» не важно, во всяком случае сейчас. Могу рассказать про «куда» и «когда».
Вермонт и декабрь прошлого года, соответственно. Мы усадили Оливию в «ауди» и, выехав на шоссе 9А, оставили позади мост Генри Гудзона и оказались за пределами Манхэттена. Два часа спустя, проезжая по северной части штата Нью-Йорк, мы вырулили на одну из проселочных, по выражению Эда, дорог, где якобы у каждого столба стояли закусочные и блинные, как он пообещал Оливии.
– Мама не любит блины, – сказала она.
– Она может зайти в лавку народных промыслов.
– Мама не любит народные промыслы, – сказала я.
Как оказалось, проселочные дороги этого региона крайне бедны по части блинных и лавок народных промыслов. На самом востоке штата мы нашли одинокую закусочную, где Оливия ковырялась в вафлях с кленовым сиропом – от местного поставщика, как утверждало меню, – а мы с Эдом через стол стреляли друг в друга взглядами. Пошел легкий снег, и хрупкие снежинки, как маленькие камикадзе, летели в окна. Оливия тыкала в них вилкой и визжала от восторга.
Я отбила ее вилку своей.
– В Блю-Ривер этого добра будет гораздо больше, – сказала я дочери.
Это была цель нашего путешествия, лыжный курорт в Центральном Вермонте, куда ездила подруга Оливии. Даже не подруга, а одноклассница.
И вот мы снова в машине, снова в дороге. В целом поездка была спокойной. Оливии мы ничего не сказали – нет смысла портить ей каникулы, доказывала я, а Эд кивал. Мы уверенно продвигались вперед.
В молчании мы проносились мимо широких полей и скованных льдом ручьев, через заброшенные деревни. Около границы Вермонта мы попали в небольшую метель. Оливия неожиданно затянула рождественскую песенку «Через речку, через лес», и я подхватила, стараясь петь с ней в унисон, но у меня не очень получалось.
– Папочка, пой, пожалуйста, – попросила Оливия.
Она всегда просила, а не требовала. Необычно для ребенка. Иногда я думаю, что это необычно для любого человека.
Эд откашлялся и запел.
Только когда мы добрались до Зеленых гор, выступающих из земли, как плечи великана, Эд начал оттаивать. Оливия при виде гор замерла.
– Никогда не видела ничего подобного, – с сопением проговорила она, и я подивилась, где она слышала эти слова в таком порядке.
– Тебе нравятся горы? – спросила я.
– Они похожи на измятое одеяло.
– Так и есть.
– На постель великана.
– Постель великана? – переспросил Эд.
– Да – как будто под одеялом спит великан. Вот почему оно все в складках.
– Завтра ты будешь кататься на лыжах по одной из этих гор, – пообещал ей Эд, когда мы входили в крутой поворот. – Мы поедем вверх, вверх, вверх на подъемнике, а потом вниз, вниз, вниз по горе.
– Вверх, вверх, вверх, – повторила она.
– Уловила.
– Вниз, вниз, вниз.
– Снова уловила.
– Эта гора похожа на коня. Вот у него уши.
Оливия указала на два веретенообразных пика вдали. Она была в том возрасте, когда все напоминало ей коня.
Эд улыбнулся.
