Отчего-то смутившись, она занялась стоявшей на хлебнице кофеваркой (опять забрались муравьи, постным маслом, что ли, помазать?), а когда минуту спустя обернулась к своему гостю, то обнаружила, что он мирно спал, уронив голову на грудь. Окажись рядом с Ирой Турецкий или Дроздов, они объяснили бы ей, что человек с его подготовкой отключается подобным образом, только когда чувствует себя в полной безопасности.

Алексей ощутил ее взгляд и мгновенно открыл глаза:

— Извините… Я прямо с поезда, а ночь, сами понимаете…

— Такая, что вы на ходу засыпаете, — сказала Ира. — Может, приляжете? У вас со временем как?

Он помолчал, потом на что-то решился:

— Если честно, Ирина Генриховна, я к вам шел с вымогательской мыслью… попроситься… так сказать… посидеть где-нибудь в уголке. Вечером у меня важная встреча, а податься до тех пор решительно некуда. Я понимаю, что с моей стороны это нагло до невозможности. Если мое присутствие вам не очень… или каким-то образом обременит… я ни в коем случае…

Тут Ира поняла, что следовало брать власть в свои руки. Мужчины!.. Какой гнусный лжец первым сказал, будто эти создания решительны и беспардонны?.. Советско-лихтенштейнская кофеварка выплюнула последнюю порцию кипятка и разразилась протяжными вздохами, но Ира оставила ее без внимания.

— Вот что, — сказала она. — Идите-ка в ванную, ополоснитесь. Сейчас полотенце дам. Я пока хоть яичницу приготовлю. Покушаете — и на диван. Поняли?

— Дайте кофейку, — попросил Алексей.

Ира налила, и он очень осторожно взял у нее высокую узкую кружку. Он почему-то упорно не желал избавиться от перчаток, дурацки выглядевших в сочетании с тенниской.

Ира сказала себе, что это не ее дело, и тут же обратила внимание, что пальцами он старался шевелить как можно меньше, а чуть повыше перчаток под бледной, незагорелой кожей… батюшки! — наливались багровые синяки. Любопытство составляет порок — или скорее достоинство? — всех женщин на свете. Ира присмотрелась и скоро заметила край бинта. Господи, спаси и помилуй! Сплошь пропитанный запекшейся кровью!

— Слушайте! — выпалила она. — Да что у вас с руками?!.. Он ответил равнодушно и безо всякой охоты:

— Немножко попортил.

— Я уж вижу, какое немножко. Снимайте перчатки! Он снял. Глаза у Иры полезли на лоб.

— Боже, — сказала она и побежала в комнату за перекисью водорода. Женщины в таких случаях соображают удивительно быстро.

Когда она во всеоружии вернулась на кухню, то увидела, что ее гость снова уснул, откинувшись к холодильнику. Руки в набухших от крови повязках неподвижно лежали на столе, на бежевой облупленной клеенке. Кушайте меня с маслом…

9.00. МУР

— Да ты успокойся, Сашок, у тебя такой вид, как будто ты привидение увидел, — говорила Романова, наливая Турецкому сто граммов коньяка «Белый аист» из своего НЗ.

— Знаешь, я бы предпочел увидеть привидение, — заметил Турецкий, отпивая из стакана. — Эти руки со снятой кожей… — Турецкий поежился. — Как он…

— Ну это, Сашок, ты брось, заливаешь, — сказала Романова, выслушав чудовищную по своему неправдоподобию историю, которую рассказал Турецкий. — Любочка, — позвала она секретаршу, — сделай, пожалуйста, два кофе, нет, пожалуй, три, тебе, Сашок, сейчас двойная доза понадобится.

— Я бы сам не поверил, — буркнул Турецкий, — если бы это случилось не со мной.

— Если бы не с тобой, ни за что бы не поверила, — кивнула Романова. — Может, ребята наручники слишком слабо надели, так и то… снять их невозможно…

— Иначе как с собственной кожей, — заметил Турецкий.

— Да хоть с кожей, хоть без кожи.

Вошла Любочка с подносом, на котором дымились три чашки кофе. К счастью, она успела поставить поднос на стол и только потом взглянула на Турецкого.

— Александр Борисович! — всплеснула руками Любочка. — Да кто же вас так!

Действительно, под глазом Турецкого всеми цветами радуги расцветал огромный фуфел.

— А что, очень заметно? — спросил Саша, дотрагиваясь до глаза, и только теперь заметил, что ему вообще-то очень больно.

— Я сейчас зеркальце принесу.

Любочка на секунду исчезла и вернулась с круглым карманным зеркальцем, которое всегда носила в сумочке.

Турецкий со вздохом взял зеркальце — оттуда на него смотрел незнакомый лилово-фиолетовый глаз. Остальные части лица оказались более знакомыми — Турецкий узнал его. Только теперь оно было необычно бледным — настолько, что этого не могли скрыть полосы грязи и кровоподтеки.

— Хорош, нечего сказать, — заметил Турецкий. — Шура, а ты что же молчишь? Я-то себя не вижу!

— Я же и говорю — на привидение похож.

— Да какое привидение! Как я в прокуратуре покажусь? Вот идет важняк Турецкий, видать, по пьянке подрался с кем-то. У тебя хоть пудра-то есть? — спросил он у Романовой.

— Да уж я лет двадцать как не мажусь, — ответила Александра Ивановна. — Сейчас спрошу у Любы.

— Александр Борисович, у меня есть крем-пудра и маск-карандаш, — радостно щебетала секретарша Романовой Любочка, которой вообще нравились симпатичные мужчины. — Вы сейчас умойтесь, я вам так все замажу, никто не заметит. Ну разве что самую малость.

Дверь кабинета открылась, и на пороге возник Константин Дмитриевич Меркулов, который, заметив на столе три чашки кофе, в изумлении уставился на Романову.

— Слушай, Шура, ты у нас прямо экстрасенс! Или тебе в прокуратуре сообщили, что я еду?

— Никто мне не сообщал, — с достоинством ответила Романова. — Просто я сказала Любочке, чтобы она принесла три чашки. Спроси у Любы, она не даст соврать. Да тут гадалкой быть не надо, — добавила она уже куда более мрачно. — Знала, что ты примчишься, когда такие дела закрутились.

Меркулов уже был в курсе того, что посланный в Кандалакшу Золотарев в Питере отстал от поезда, что в Твери на Турецкого напали, но детали были ему еще неизвестны. А это-то и было самое сверхъестественное.

— Короче, Константин Дмитриевич, — сказал Турецкий, — вот то, что удалось спасти. — И он вывалил на стол груду промокших, заляпанных грязью и кровью бумажек. Документы из Кандалакши. Тот самый компромат. Хотя, вы знаете, — добавил он, усмехнувшись, — по-моему, здесь практически все.

— Что у тебя с лицом, Саша? — внезапно спросил Меркулов. — А с руками?

— А, это… — Турецкий поспешил спрятать свежие синяки на запястье. — Да тут так вышло…

— Ты что, кого-то к себе наручниками приковывал? — удивился Меркулов. — Ну-ка выкладывай, что у вас там произошло.

Когда Турецкий закончил, Романова, которая слышала эту историю уже во второй раз, не смогла удержаться:

— Нет, ты подумай, Костя, что происходит! Я скоро до ручки дойду, честное слово!