– Где вы были и что делали вечером четвертого июля и в ночь с четвертого на пятое июля?

– Я был в своей каюте. Клянусь! Лежал и спал! Я ничего не сделал! Эту девушку я никогда в жизни не видел. Не видел!

Голос его сбился на фальцет, он безвольно откинулся на спинку стула, взметнул правую руку к губам и принялся грызть сустав указательного пальца, не сводя при этом глаз с фотографии перед собой. Он сдвинул брови, в его голосе было напряжение и истерика.

– Вы хотите меня подловить. Думаете, я не способен сообразить? Этой девушкой вы хотите меня запутать. Вы говорили с Роффе, и он вам сказал, что это сделал я, вот свинья. Выдал меня, свинья. Но это сделал он, а я не виноват. Правда. Я ничего не сделал. Роффе вам сказал, что это был я? Он это сказал?

Мартин Бек по-прежнему упрямо смотрел ему в лицо.

– Дьявол, это он сорвал замок и обчистил ту кассу. Он подался вперед и начал говорить торопливо и сбивчиво. Слова лились из него водопадом.

– Он заставил меня пойти с ним. Он это и раньше делал. Он все придумал сам, он и только он. Я не хотел. Я сказал ему об этом. Это подсудное дело, сказал я, не пойду. Но он заставил меня, гнида. А теперь донес, свинья…

– Ну, хорошо, – сказал Мартин Бек. – Роффе донес. Теперь я хочу услышать об этом от тебя.

Спустя час он уже прослушивал запись вместе с Ларссоном и Ольбергом. Это было прекрасное описание кражи со взломом, которую Карл-Оке Эриксон и Роффе Шёберг совершили в одной автомастерской в Гётеборге несколько недель назад.

Когда Ларссон пошел звонить в гётеборгскую полицию, Ольберг сказал:

– По крайней мере, какое-то время будем знать, где он находится. – Он молча барабанил пальцами по столу. – Итак, остается допросить всего лишь пятьдесят человек, – сказал он. – Конечно, если придерживаться версии, что преступника нужно искать среди пассажиров.

– Некоторых можно сразу исключить. Над этим сейчас работают Колльберг с Меландером. Они буквально завалены материалами. Меландер объявляет себя сторонником метода исключения и подозревает всех, включая маленьких детей и древних старушек.

Мартин Бек замолчал и посмотрел на Ольберга, который сидел перед ним понурив голову и изучал собственные ногти. Он выглядел таким же удрученным, каким был Мартин Бек, когда понял, что допрос Эриксона ничего не даст.

– Ты разочарован? – спросил он.

– Честно говоря, да. Я уже было подумал, что мы в конце пути, а оказалось, что до финиша по-прежнему далеко.

– На один шажок вперед мы все же продвинулись. Благодаря Кафке.

Зазвонил телефон, Ольберг взял трубку. Он долго прижимал ее к уху и ничего не говорил. Потом вдруг закричал:

– Ja, ja, ich bin hier. Ahlberg hier. Амстердам, – сказал он Мартину Беку; тот деликатно вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.

Он мыл руки и приговаривал: „An, auf, ausser, hinter, in, neben, uber, unter, vor, zwischen”. Это вызывало у него воспоминания о сладковатом воздухе в классе много лет назад, о круглом столе с зеленой скатертью и старой учительнице с потрепанной немецкой грамматикой в пухлых руках. Когда он вернулся, Ольберг как раз закончил разговор.

– Неприятное дело, – объявил он. – Шёберга нет на судне. Он нанялся в Гётеборге, но на судно не явился. Сообщим в Гётеборг, пусть они им займутся.

В поезде Мартин Бек уснул. Проснулся он только тогда, когда поезд остановился на Главном вокзале, но окончательно пришел в себя дома в Багармуссене, улегшись в постель.

Без десяти пять Меландер затюкал в дверь. Он стучал пять секунд, потом в дверях появилось его вытянутое, узкое, меланхоличное лицо со словами:

– Ну, так я пойду домой. Можно?

Вопрос был совершенно лишним, тем не менее эта процедура повторялась ежедневно. Впрочем, ему ни разу не пришло в голову доложить утром, что он пришел.

– Ты ведь знаешь, что можно, – сказал Мартин Бек. – До свидания. – И через мгновение добавил: – Спасибо.

Мартин Бек сидел за столом и слушал, как постепенно затихает рабочий день. Сначала умолкли телефоны, потом пишущие машинки, понемногу исчезали голоса и звуки шагов в коридорах.

В половине шестого он позвонил домой.

– Нам подождать с ужином?

– Нет, нет, ешьте.

– Ты придешь позже?

– Не знаю, наверное.

– Ты уже целую вечность не видел детей.

Несомненно, с тех пор как он их видел и слышал, прошло не больше девяти часов и она знает это так же хорошо, как он.

– Мартин?

– Да?

– У тебя грустный голос. Какие-то неприятности?

– Нет, нет. Просто много работы.

– И больше ничего?

– Нет.

Она была такой, как всегда. Несколько банальных фраз, и разговор закончен. Он рассеянно сидел с трубкой в руке и слышал, как она положила свою. Щелчок, абсолютная тишина, словно она внезапно оказалась в тысяче миль от него. Уже много лет они толком не разговаривали.

Он наморщил лоб, тяжело вздохнул и окинул взглядом бумаги на столе. Каждая из них рассказывала ему что-нибудь о Розанне Макгроу, о последних днях ее жизни. В этом он был уверен, хотя они вообще ничего не говорили.

Бессмысленно было перечитывать их еще раз, но именно это он сейчас сделает. Через минуту этим займется.

Мартин Бек протянул руку за сигаретой, но пачка была пуста. Он бросил ее в корзину для бумаг и порылся в карманах в поисках другой. Последние недели он курил вдвое больше чем обычно. Очевидно, все запасы уже кончились, потому что в кармане он нашел единственный предмет и сразу не смог вспомнить, что это такое.

Этим посторонним предметом была открытка, которую он купил в Мутале, в табачной лавке. На ней был вид на буренсхультские шлюзы сверху. На заднем плане виднелось озеро и волнолом, а прямо перед объективом двое мужчин открывали ворота шлюза пароходу, переходящему в верхний шлюз. Вероятно, это была старая фотография, потому что пароход, изображенный на ней, уже не существовал. Он назывался «Астрея» и наверняка давно был принесен в жертву пилам и автогену, превратившись в лом.

Безусловно, специалист по фотографическим открыткам фирмы «Алмквистер и Кестер» посетил Муталу летом. Мартин Бек внезапно вспомнил свежий, кисловатый аромат цветов и запах влажной травы.

Он выдвинул ящик и взял лупу, похожую на совок, с батарейками в рукоятке. Нажал кнопку, и открытку осветила лампочка в два с половиной ватта. Фотография была качественная, он четко различил капитана на мостике в кормовой части палубы и нескольких пассажиров, стоящих у борта. В передней части судна громоздилась куча товара – еще один штрих, свидетельствующий, что фотография сделана давно.

Он как раз передвинул поле зрения на полсантиметра вправо, когда Колльберг бухнул кулаком в дверь и ввалился неожиданно, как гром на рождество.