– Отлично! Разберешься там? – монах не скрывал облегчения. Они поменялись местами – Хорек переместился на кухню, Сергей со священником ушли в гостиную.

Большого жереха, килограмма на два с половиною, чтоб не пачкать стол, Хорек вынес на улицу и разделал на доске в огороде. Только побросав куски на сковородку, поставив по новой чайник, он слегка выдвинулся из дверей в коридор и, притаившись, не замечаемый ими, прислушался к разговору.

Отец Борис наступал, яростно бросал слова, как припечатывал ими собеседника:

– Нет, нет, Сереженька, не правда. Я еще в семинарии понял – только всеобщность! Петр – камень, на нем Христос утвердил свою церковь, а значит, Рим – истинный центр христианства. Точно, точно. Я когда еще был келейником у Никанора, я тогда уже понимал: надо жестче, надо пост занять. Я к архиерейству и стремился, отчего и академию кончал, горел объединить церкви сверху в одно тело Христово. Теперь умалился. Никанор умер, меня направили в Пазарань, в глушь старгородскую, я роптал? А там до сих пор солнцу и деревьям кланяются. Да здесь, что ли, лучше? Камень этот возьмите, ведь смех один: приплыл на камне! Приезжал прошлый год один итальянский профессор, осмотрел камень да даже заахал от восторга: вся штука, выходит, выеденного яйца не стоит, представьте себе, камень сей сицилийских пород, его в Средние века использовали для балласта в трюмах. Был, значит, корабль, сгнил себе, а камушек остался. А они – нет, вы б послушали, Сереженька.

– Я, батюшка, с детства слушаю, я же здешний. И что ж, что балласт, главное – приплывал! А на корабле ли, на камне – это лишь стороны веры, не больше!

– Но ведь не в одних же ногах понимание! Это все попы придумали: пришел, услышал, поверил, якобы православие через уши вливается, а католицизм рационально, умом постигается. Нет, вы вот к Христу пришли, вы думали, головкой своей думали всего первее, сопоставляли: так – не так, а потом только и окрестились, да?

– Да нет, пожалуй, отец Борис, я как-то лапотно, поверил – и все тут, потом стал книги читать.

– Я не отрицаю, Христос – он всякого зовет, но речь не о нас с вами. Кругом – болото, и что страшно – затягивает. Нет, в Пазарани хоть тишина была, а здесь людно, здесь к Питеру ближе и к Москве – воздух иной. Нет, мой милый, не честолюбие это – истина! Католики, те хоть честно – отделиться, и стоп машина! У них Ватикан, государство, между прочим, а у нас – вечно под пятой, вечно по доносу!

– Отец Борис, отец Борис, погодите, вы все разом, все до кучи. Допустим, что болото, но вы-то сами, простите меня, Бога ради, вы-то монах, над вами епископ, и послушание...

– Стойте, стойте – послушание? А кто сказал, что я не подчиняюсь? Мой епископ в Литве; я к нему езжу на исповедь. Я, знаете, когда Никанор скончался, замолчал, запрятался сперва, а теперь – не боюсь. Времена другие наступают – свобода слишком страшная. Даже отлучения не боюсь. Я, наверное, уеду скоро, в Рим уеду поучиться, а после вернусь, чтоб все с нуля начать, но не тайно уже, во весь голос – по капельке, по капельке и вода камень точит, вот! – Он мощно выдохнул и бросился вновь с той же силой: – Есть, есть и здесь умные люди, головой понимающие – Церковь должна быть единой и сильной. А то – страшно сказать – сдача получается. Врагу рода человеческого сдача, вы не думали? А послушайте: я долго умишко ломал, но есть доказательства – вы по-немецки не читаете, случаем? Нет, жалко. Умнейший человек, хоть и протестант, мне глаза открыл, пояснил, отчего все наши ужасы в этом веке. Ведь не станете же отрицать, что наш век особенный – да все просто: Сатана взял на откуп у Бога землю на сто лет! Я сперва решил – бредни. Но чем больше размышлял, тем больше убеждался – страшная, жестокая, но правда. Сталин, Гитлер, Освенцим, Колыма, бомба атомная – а, заметьте, как полегчало немного, так сразу изнутри – СПИД за грехи – почище любой бомбы, и чьих это рук дело? Нечистого, нечистого – не иначе! Вот же сбылось – читать уметь надо – четвертое царство по Даниилу-пророку! Но век наш кончается, Сергей, нам и быть теми судьями, что власть отнимут у зверя. Мы – не они, теперешние, – сделаем ее сильной, так же?

– Ох, отче, что до слов, так их всяк и всегда приводит, люди-то разные, а Церковь одна – они, к слову, люди эти в том числе, ее и сохранили.

– Глупость, все промыслом Божьим, они все погубили!

– Простите, батюшка, но народ не растерял веры: пусть гром не грянет – мужик не перекрестится, но перекрестится же, не намаз сотворит. Дело тут в природной вере, привычной исторически.

– Стоп! Стоп! Стоп! Вере в камушки? Или во Христа Иисуса?

– Так они привыкли к камушкам, это им только подмога, это их время, их родителей, их дедушек-прабабушек, куда против него?

– Какое время, какая история, русские своей истории не знают. Они еще и презирают ее. Нет, если по красным дням, так мы – герои, а на деле-то, на деле – дыра, нет, не было ничего. А я, по правде, устал. Мне сорок лет, я седеть начал, и что? Каков итог? Ждать тут, как Трифон, у моря погоды? Вера без дел мертва! Я, я создам настоящую русскую католическую церковь, сильную, что гранит, строгую, а тут – болото, размягчение и слезы одни.

– Батюшка, батюшка, стойте, окститесь, я, может, не понимаю чего, но чувствую, – в словах Сергея Хорьку послышался неподдельный ужас, – ведь это гордыня в вас говорит, это болезнь какая-то, вы – монах, я – мирянин, и вы мне такое... Нет, я плохой христианин, правда плохой, но уверен – ни один католик, если он в разуме, вас не примет, вы просто придумали все, это же жизнь земная, а у вас сплошь идеи. Вас ждут, вас здесь любят, я с бабками говорил...

– Они и дупло полюбят, надень на него рясу.

– Значит, так им надо – вы для них или они для вас?

– Именно, дорогой мой, ты просто еще не догонял – я за них, ради них, я ведь чистый русский, я и должен пострадать – Иисус меня зовет.

В этот момент запахло подгоревшим, и Хорек бросился к плите, выключил газ, но прервать их перепалку побоялся – он ничего почти не понял, но уяснил, что говорят по-российски на пределе, а значит, душевно. К счастью, отец Борис услышал грохот на кухне и как-то слишком быстро возник в дверях, словно не хотел больше оставаться один на один с реставратором.

– Готово?

– Подгорело немного.

– Ничего, по запаху чую – божественно – неси! Сергей, отведаете с нами рыбки?

Сергей не ответил, он как-то прибито сидел на краешке стула, кивнул только головой, скорей из вежливости. Отец Борис, наоборот, наложил себе и Хорьку целые горки парящих рыбьих филейчиков и принялся есть быстро и умело, нахваливая, чмокая губами:

– Вот ведь, готовить не умею, но есть ее – мастак!

Он и правда расправлялся с большой головой, как профессиональный рыбак: обсасывал глаза, выкусывал щечки, затем тянул мозговую желейку, а после смаковал каждую косточку, делая это так заразительно, что голодный Хорек набросился на свою порцию и смолотил ее молниеносно.

– Что, Сереженька, опечалились? Думайте, думайте, нам с вами, молодым, положено думать и действовать и вот таких олухов просвещать. Ты не обиделся? – подмигнул он Хорьку. – Где живешь-то?