Дорогое оружие на стенах… Все эти грамоты, советские сертификаты лояльности, висевшие здесь еще тридцать лет назад, выставленные напоказ… Дом второго проводника сгорел, а может, и сам он сгорел вместе с домом… Карикатурный Даукен-Абдулла…

Плотная циновка, занавешивающая дверь, распахнулась, в комнату вошел старик; это был он, настоящий проводник. Передо мной были Даукен-отец и Даукен-сын; сын – существо воды, отец – существо песка и камня. Даже кожа его казалась ороговелой, похожей на чешую ящерицы или варана. Глаза – окатыши дымчатого горного хрусталя, что встречался в окрестных сопках; седые волосы цвета соли, выпадающей на кустах верблюжьей колючки маленькими злыми кристалликами. Жизни в нем почти не чувствовалось, он был одно с пустыней, и потому она принимала его.

Значит, он спасся тогда – единственный из всех; взятые ранеными не назвали его имя. Сорок лет он водил экспедиции, получал грамоты, исполнял роль просвещенного аборигена… А где-то рядом жил тот, что вел вслед за бандой отряд солдат, и месть зрела сорок лет…

– Я отведу тебя туда, – сказал старик. – Я уже не хожу в пустыню. Но тебя отведу. Мы верим, что человека из чужой страны нужно хоронить у дороги, чтобы душа в девятый день ушла домой. Забери их. Всех забери. Пусть уходят.

На следующий день мы втроем отправились на «уазике» через полигон в глубь Бетпак-Далы. Даукен-сын, Даукен-вода, сидевший за рулем, рассказывал о полигоне: больше трехсот солнечных дней в году, великолепный «театр неба», как говорят военные. Сотня испытательных стартовых площадок, двадцать тысяч человек персонала, тысячи километров грейдерных дорог в степи… Построили в пятидесятые годы, испытывали системы противоракетной обороны, высочайший уровень секретности.

Три разных пространства, разных слоя жизни существовали здесь.

Первый – древность, дикость, кочевая жизнь, скотоводство, каменные идолы на дальних холмах.

Второй – ссылка, лагерные зоны, отгороженные колючей проволокой.

Третий – тоже за «колючкой» – фронтир прогресса, передний край науки, цивилизации, культуры: полигоны, космодромы, Байконур, Сары-Шаган.

В советское время люди из третьего слоя могли не замечать первого и второго. Но теперь потомки тех, кто был выпестован кочевьями или ссылкой, подбирались к запретным прежде границам.

С одного края, где был армейский городок, полигон еще жил, на отдельных площадках еще производились запуски, но огромная его периферия уже была заброшена. У армии не хватало денег, чтобы содержать все площадки, демонтировать и вывезти оборудование – или как следует его охранять. Армия сама рассыпалась, не знала, чья она армия.

Мародеры искали разбросанные в степи командные пункты, откуда руководили испытаниями, – ради приборов, ради драгоценных металлов в платах. Но не брезговали и остальным: снимали теплотрассы, выкапывали трубы и кабели, чтобы сдать в приемку металла; недавнее советское наследство добывали уже как полезные ископаемые, доставшиеся от матушки-природы.

Оба моих провожатых вели себя так, словно их не касался этот разор, – не одобряли и не ужасались. Наш старый «уазик» миновал с десяток мародерских шаек, но никто не посмел нас остановить, наоборот – вооруженные люди скрывались в руинах, пережидая, пока проедет машина. Уж не с ними ли, с сыном и отцом, были связаны слухи про наркотранзит, не потому ли исчез один проводник и сгорел дом другого?

Наконец мы оставили позади полигон, а через десяток километров дорога пропала, рассосалась в песках, словно мы пересекли незримую черту, за которой не сохранялись никакие человеческие следы.

Машину скоро пришлось бросить – начались разрезанные оврагами низкие холмы, ландшафт напоминал скомканную бумагу – пройти можно только по петляющим расселинам. Ветер и весенняя вода проточили тысячи отверстий в хрупких мергелях больших и малых пещер; тут можно было спрятать армию.

День мы пробирались через скалы, через каменную стражу; на следующий день вышли на равнину. Тут уже не было сопок, всхолмий, старых русел – только песок и сухая трава. Это было дно древнего моря, поднятое вверх тектоническими силами. И я вдруг понял, почему здешнюю степь зовут Голодной – не только потому, что нечем здесь прокормить кочевой скот, но и потому, что она сама по себе голодна. Великая, страшная пустота, голодная пустота, в которую даже смотреть нужно с опаской – выпьет взгляд, вынет душу в одно-единственное касание.

На третий день у меня начались галлюцинации, мне казалось, что за нами гонится отряд солдат, слышны ржание их коней, бесполезные выстрелы вослед; а мы уводим солдат все глубже в Голодную степь, чтобы скормить их ей, ибо мы слуги Степи, и потому она щадит нас.

В редкие моменты, когда сознание полностью возвращалось, я понимал, что старик с сыном зачем-то разыгрывают спектакль – без подробнейшей карты в Голодной степи ничего не найдешь, будь ты хоть трижды проводник. Но все-таки мы куда-то шли, и я был благодарен им, что мы идем, имеем направление, пусть и мнимое, – страшнее было бы остановиться, осознать, что в этом нигде нет ориентиров.

Тот свет – последние события здесь произошли еще в меловом периоде, в эпоху динозавров и гигантских деревьев; с тех пор тут властвовали лишь силы разрушения, превращавшие камни в труху. Мы шли по толщам щебня, песка и глины, по мусору дочеловеческих времен; по выжженной солнцем равнине; тот свет был бредом параноика-геометра, создавшего идеал плоскости, символ небытия, ибо жизнь все-таки – кривые, зигзаги, ломаные.

– Смотри, – сказал старик на очередном привале, когда я уже думал просить повернуть назад.

На его рукаве сидела оса, самая обычная оса.

– Следи, куда она полетит, – сказал старик.

Он взмахнул рукой, оса взвилась и устремилась прочь. Кругом были небольшие, по пояс, вывалы камней, остатки разрушившихся скал. К такой куче оса и полетела.

– Пошли, пошли. – Старик подтолкнул меня в ту сторону.

Медленно, медленно ум разбирал происходящее. Оса. Оса. Оса. Откуда здесь оса, здесь же нет воды?! Но оса есть. Значит…

Мы подошли к камням. Оса нырнула куда-то меж ними. За ней – другая, прилетевшая с противоположной стороны. Третья, наоборот, вылетела…

Из-под камней, из щелей между ними что-то дышало темно и влажно, что-то гудело, шелестело; казалось, там внизу ворочается какое-то плененное существо.

– Отваливайте камни, – скомандовал старик.

Спустя пять минут из-под глыб показалась округлая кладка колодца; внизу, на десятиметровой глубине, куда не доставали даже отвесно падающие лучи, шевелился живой ковер – осы садились на мертвых своих товарок, пили, улетали, освобождая место другим.

– Если не знать про ос, это место невозможно найти. Главное – увидеть первую, проследить. Иногда день на это уходит, – сказал старик. – Мы тогда к этому колодцу и шли. И у них, и у нас кончалась вода. Если бы мы успели набрать, они бы отстали скоро, не рискнули бы дальше без воды. Но мы не успели. Бой был вон там. – Он махнул рукой в сторону едва заметного овражка.