тоже называли «машиной», а Роман Гуль окрестил «думающей гильотиной». Он пишет: «Самостоятельность мысли в Дзержинском отсутствовала. Его ум ограничен, знания брошюрочны, росшее в тюрьме мышление безжизненно и только сектантски-искривленная душа сильна тупой верой в непреложную святость партийной программы. До 1917 года за эту программу он отдавал свою жизнь, а с 1917 года начал отдавать чужие».

Все отмечают в Феликсе Эдмундовиче искренность убеждений, цельность натуры, железную волю, аскетизм. На философа Николая Бердяева, которого глава ЧК лично допрашивал (и не расстрелял, а выслал из страны) Дзержинский произвел впечатление «человека вполне убежденного и искреннего». «Думаю, он не был плохим человеком и даже по природе не был человеком жестоким. Это был фанатик. По его глазам он производил впечатление человека одержимого. В нем было что-то жуткое».

Современный британский исследователь Дональд Рейфилд рассказывает о Дзержинском так: «В отличие от Сталина, Дзержинский был педантически строг. Он выбросил блины, приготовленные сестрой, только потому, что она купила муку у спекулянта; уволил племянницу и того человека, который дал ей работу на железной дороге, за то, что она злоупотребила их фамилией. Только раз в жизни он посетил выставку картин — и в ужасе убежал, прикрыв лицо руками. На концертах он не бывал, и его единственным чтением были марксистские трактаты и романтическая польская лирика. Единственным фильмом, который он посмотрел, была заказанная им самим лента о похоронах Ленина. Своего сына он отдал на воспитание в рабочую семью, „где легче сохранить и обогатить душу“. Любовь, красоту, правду он видел только в своей работе».

Фанатичная страстность являлась органичной чертой этой натуры. В юности Феликс был истовым католиком, собирался стать ксендзом. Потом так же пламенно уверовал в революцию и стал ее «великим инквизитором».

При этом советскую спецслужбу Дзержинский создавал безо всяких романтико-революционных экспериментов, используя опыт царской Охранки, налаженную работу которой знал по своему арестантскому опыту. ЧК воспроизвела организационную структуру Охранного отделения и его оперативные методы, позаимствовала массовое использование «сексотов» (секретных сотрудников) и тактику провокаций. Однако «Чрезвычайка» была несравненно могущественней царской тайной полиции, поскольку в период «красного террора» кроме следственно-карательно-информационных полномочий получила еще и права инстанции, выносящей приговоры. К началу двадцатых годов, то есть всего пятилетие спустя, организацию Дзержинского уже считали самой действенной спецслужбой мира. При этом формально Феликс Эдмундович так и не вошел в высший партийный орган, лишь незадолго до смерти получив статус кандидата в члены Политбюро. Это объяснялось большевистским ханжеством, нежеланием выпячивать роль спецслужб в управлении государством.

Итак, в число большевистских вождей Дзержинский не входил. Их во время гражданской войны (после смерти Свердлова), собственно, было трое: Ленин, Троцкий и сразу вслед за ними — как в партийной иерархии, так и в массовом восприятии — Григорий Зиновьев (1883–1936). Почти все современники и историки, отдавая дань (иногда неохотно) выдающимся способностям первых двух вождей, третьего оценивали скептически, а то и просто негативно. Единственное, что отмечают — ораторское искусство, очень важное на митинговой фазе революции и малосущественное на диктаторской. Высокое положение Зиновьева объяснялось исключительно расположением Ленина. Это был самый давний соратник руководителя Советского государства, его «оруженосец».

Все большевистские лидеры высшего уровня происходили из более или менее обеспеченных семей (за исключением Сталина, но тот в описываемый период еще не был лидером). Не являлся исключением и Григорий Евсеевич Апфельбаум («Зиновьев» — партийный псевдоним). Он прилепился к Ленину с юности, с двадцатилетнего возраста, и впоследствии почти всё время находился близ «Ильича»: и в эмиграции, и в «пломбированном вагоне», и в лесном шалаше у станции Разлив, и во время октябрьских событий. Еще с III съезда РСДРП (1905 г.) Зиновьев состоял в ЦК, на выборах в Учредительное собрание он шел в партийном списке вторым номером. Низовые партийцы так его и воспринимали: «большевик № 2» (Троцкому многие не могли забыть, что он стал ленинцем только в 1917 году).

Даже эпизодическое фрондирование, которое позволял себе «оруженосец» по отношению к Ленину (например, перед переворотом, когда он вдвоем со Львом Каменевым публично выступил против курса вождя), не подорвали позиций Зиновьева. Сразу же после установления советской власти он получил важнейшее задание: править Петроградом, который и после переноса столицы в Москву оставался главным городом страны. Зиновьев стал председателем «Совнаркома Северной Коммуны» и абсолютным диктатором с неограниченными полномочиями. В начале сентября 1918 года, после покушения Фанни Каплан, Зиновьев проводил в Петрограде «красный террор» с неистовой жестокостью. Не в последнюю очередь потому что он конкурировал со Свердловым за место ленинского преемника и демонстрировал таким образом свои лидерские качества. У Зиновьева имелись серьезные основания рассчитывать на первенство, поскольку с весны 1919 года он еще и возглавлял исполком Коммунистического Интернационала, то есть руководил пролетарским движением в мировом масштабе. Для многих зарубежных коммунистов «вождь Коминтерна» был фигурой даже более значительной, чем вождь Советской России.

В качестве военного руководителя Зиновьев никуда не годился. Когда осенью 1919 года к Петрограду рвался Юденич, спасать «колыбель революции» пришлось Троцкому. Зато Григорий Евсеевич был активен в закулисных интригах. Это его качество сыграет важную роль в борьбе за власть, которая развернется после смерти Ленина.

Остальные позиции в «советской десятке» занимают полководцы, которые привели Красную Армию к победе.

Первым главнокомандующим вооруженными силами РСФСР стал Иоаким Вацетис (1873–1938), кадровый офицер, выпускник академии генштаба, к моменту октябрьского переворота командовавший латышским стрелковым полком. На стороне советской власти оказалось немало бывших военачальников гораздо более высокого ранга (да и известности), но в сентябре 1918 года, при учреждении должности главкома Рабоче-Крестьянской Красной Армии, Троцкий выбрал именно Вацетиса, хотя тот не отличался полководческими талантами.

Однако для правительства тогда, после левоэсеровского восстания, после мятежа командующего Восточным фронтом Муравьева, после покушения на Ленина, важнее всего была лояльность, которую Вацетис незадолго перед тем продемонстрировал.

Дело в том, что после Октября бывший полковник возглавил дивизию латышских стрелков, являвшихся единственным боеспособным формированием слабой Красной армии. В июле 1918 года, когда левые эсеры попытались устроить переворот, стрелки Вацетиса спасли большевиков от поражения.

Через несколько дней после этого Вацетис получил командование Восточным фронтом вместо убитого мятежника Муравьева, а вскоре и пост главнокомандующего.

В этом качестве он ничем особенно не блистал, почти не покидал кабинета и занимался в основном организационными вопросами, но на этапе создания регулярной армии они, собственно, и были самыми важными. В оперативно-стратегических вопросах Вацетис во всем подчинялся председателю Реввоенсовета Троцкому.

Почти целый год Иоаким Вацетис являлся высшим военным руководителем Красной армии. Один из ведущих «военспецов», генерал-лейтенант