Что может быть искренней юношеских клятв?

Вдохновленный их сияющими надеждами Элл Карао отправляется в путь.

Он даже не оборачивается на остров, когда резкий северо-западный самуаль надувает красные паруса.

Он лишь крепче прижимает к себе мешок с пожитками.

Там, укутанная в ворох рубах, завернутая в чистую ткань, покоится на дне тетрадка из книги, которую он сумел сохранить…

Ангулаг – Дом Единого Бога – потрясает провинциала. Элла поражает пестрота парусов в Королевской гавани: желтые – у военных галер, красные – у правительственных чиновников, синие – у торговцев, белые из некрашеного холста – у простых рыбаков. А есть еще полосатые – это каноэ аристократов, а есть ярко-зеленые, треугольные, принадлежащие Храму. На улицах же настоящее столпотворение: тысячи людей одновременно спешат куда-то, сталкиваются друг с другом, ссорятся, мирятся, разговаривают, смеются, кричат. Неторопливо шествуют патрули с бронзовыми мечами. Стучат молотками ремесленники. Сотни лавочников вопят, призывая хотя бы взглянуть на выставленный товар. Купить можно все что угодно – были бы деньги. Из окон трех- и даже четырехэтажных домов низвергаются то звон посуды, то музыка, то голоса. Тут же чадят жаровни с ломтиками рыбы, переложенной кругляшами батата, в больших чанах булькает похлебка из моллюсков или морских ежей. И над всем этим неустанным человеческим гамом, над этим будоражащим копошением, которое образует столичную жизнь, величаво, чуть ли не достигая причудливых облаков, возвышается посверкивающий алой глазурью дворец тханга «из десяти тысяч камней», а вровень с ним – гигантская уступчатая пирамида, зиккурат, храм Великого Тангулага, высеченный, согласно преданиям, из цельной скалы, на верх которой ведет «тысяча священных ступеней». Поднимающийся по ним очищается от всех скверн и грехов.

Не меньшее впечатление производит на него школа: десятки казарменных зданий, где расселены более восьми сотен учеников. Множество незнакомых лиц, множество диалектов, некоторые из них он понимает с трудом. У юношей из отдаленных провинций на теле – племенные татуировки, а у нескольких даже – бронзовые кольца в носу. Элл чувствует себя песчинкой в этом оглушающем разнообразии. Мир оказывается огромным, он не ограничен пределами Рабануи. Впрочем, особенно переживать Эллу некогда. Распорядок в школе такой, что не остается ни одной свободной минуты. Подъем в шесть утра, час физических упражнений, завтрак, потом – занятия с краткими перерывами на обед и ужин, они заполняют собой весь день, в десять часов – отбой, никому не позволено это расписание нарушать. Нерадивых безжалостно отчисляют. И только лишь в день восьмой, особенный день, когда Милостивый Тангулаг, завершив создание мира, сел отдыхать, им полагается перед сном три часа личного времени.

Элла эта жесткая дисциплина нисколько не напрягает. Напротив, он чувствует, что она выковывает из него нового человека. Наказания за нерадение ему не грозят. Он впитывает знания, как пересохшая земля – воду. Он изучает математику и астрономию, которые открывают ему тайны счислений, он вгрызается в хиромантию, объясняющую, что есть здоровье и что есть болезнь, он тренируется в священных танцах, посредством которых человек общается с Сияющим Тангулагом, и к нему начинают понемногу присматриваться жрецы, потому что такое упорство, конечно, должно быть вознаграждено. На классическом тонго-тонго он уже через год говорит практически без акцента, ни один житель столицы не заподозрит теперь, что перед ним бывший провинциал. А что касается тонго-тао, магического языка жрецов, то Элл осваивает его вплоть до второго уровня – все, что допустимо знать человеку, не возведенному в сан.

Мир распахивается перед ним не только вширь, но и вглубь. Он узнает, что в начале всего был серый туман, а земля и море возникли только тогда, когда по волеизъявлению Тангулага был отделен свет от тьмы. Он узнает, что настроение человека зависит от соотношения гуморов, находящихся в нем: темный гумор порождает гнев и печаль, светлый гумор – радость, счастье, любовь. Он узнает, что воды океана зеленые из-за крохотных водорослей, содержащихся в них, и что штормовые ветра возникают, когда Тангулаг делает вдох и выдох.

Он испытывает ни с чем не сравнимую радость познания: светлого гумора в нем явно больше, чем темного. Впрочем, в энергичном преображении находится сейчас вся страна. Только что – четыре года назад – трон умершего отца занял молодой тханг Селемаг и за эти четыре года жизнь в Океании полностью изменилась. Вместо старых, осторожных чиновников назначены инициативные, молодые. Вместо прежних удельных правителей-санга приходят новые губернаторы-тхери, во всем отчитывающиеся перед столицей. Отменяются цеховые ограничения на торговлю и производство. Сын теперь не обязан наследовать профессиональное дело отца. Но главное – издан указ о «возвышении каст»: теперь каждый, благодаря личным усилиям, может повысить свой социальный статус. Даже рао и лао могут стать офицерами в армии. Даже безымянный, ничтожный пако, если он проявил мужество и талант, может быть возведен в ранг чиновника. Собственно, сама школа, где учится Элл Карао, учреждена для того, чтобы воспитать соратников нового тханга. В конце концов, если Великий и Единственный Тангулаг создал человека из липкой тины, которая годится лишь как удобрение для полей, то почему бы Великому тхангу не создать просвещенных граждан империи из простолюдинов? Так теперь объясняют эти перемены жрецы.

На судьбе Элла Карао это сказывается самым непосредственным образом. Его соседом по дортуару оказывается некто Кикко, старший сын владельца граверной мастерской, направленный в школу отцом именно в силу указа «о возвышении каст». Кикко-старший, довольно состоятельный человек, жаждет обрести соответствующее социальное имя. Подростки быстро сближаются. Элл теперь часто бывает у приятеля дома и с восторженным интересом рассматривает карты и лоцманские инструкции, которые мастерская печатает для моряков. Вот как, оказывается, выглядит Океания, империя тысячи островов, простертая с запада на восток. Тайком он сравнивает ее с картой, найденной когда-то в пещере, и убеждается, что Океания – это лишь крохотная пылинка в безбрежном пространстве Земли: к северу от нее лежат громадные материки. Неслучайно каждую осень тянутся туда караваны птиц. От этого открытия у него горячо бьется сердце, но наученный горьким опытом он никому об этих мыслях не говорит. Зато у него возникает интересное соображение. Буквы в «пещерной тетради», которую он с собою привез, мелкие и аккуратные, одна к одной, вряд ли их вырезали на гравировальной доске. Подобной точности не может выдержать ни один гравер. А что, если эти же буквы отлить, например из свинца, и закрепить на изложке, которую ставят под пресс? Таким образом можно будет набирать любой текст и он окажется гораздо лучше и точнее гравировального.

Старший Кикко тут же оценивает перспективность данного метода. Дело, конечно, не в том, что набор станет точнее, точность его печатной продукции и так достаточно высока, а в том, что новый способ копирования будет гораздо дешевле. Резать гравировальные доски – адски медленный труд, и основные расходы мастерская несет именно на этой стадии производства. Он решает, что есть смысл попробовать, и через полгода разнообразных экспериментов у них действительно получается четкий и аккуратный текст. Правда, Кикко-старший человек осторожный, и для начала он печатает «Голос Бога», священный канонический свод, над переписыванием которого корпят сотни жрецов, – один экземпляр новой книги он передает во дворец, а второй в храм, подчеркивая, что единственное его желание – распространить по миру мудрость Великого Тангулага. Эффект превосходит все ожидания. Довольны жрецы, поскольку теперь они могут снабдить Священными изречениями каждый приход, каждый гражданин Океании может узреть неискаженное слово бога. Доволен тханг: в каждом поселке теперь будет свой экземпляр имперских законов, которые надлежит исполнять. А каждый полк и каждая боевая эскадра получат аутентичный военный устав. В результате гравировальная мастерская обеспечена заказами на три года вперед, а Кикко-старший, как и члены его семьи, возвышается до статуса лао.