Другое вычисление отношения выдающихся личностей ко всей массе населения было сделано на ином основании, но дало приблизительно те же результаты. Я взял общий некролог за 1868 г. напечатанный в «Times» 1-го января 1869, и нашел в нем около пятидесяти имен людей, принадлежащих к более отборной категории. Выбор, произведенный таким образом, был в одном смысле шире, в другом же, напротив, строже, нежели описанный выше. Он был шире, потому что я включил сюда имена многих личностей, обладавших высокими дарованиями, но умерших слишком рано, а потому не успевших приобрести ту громкую репутацию, которую они заслуживали; он был строже потому, что я откинул стариков, заслуживших известность прежней своей деятельностью, но оказавшихся потом неспособными удержать свое положение в ряду первоклассных деятелей. На основании первого соображения мне необходимо было понизить предел возраста для населения, с которым мне предстояло сравнивать этих людей. Сорок пять лет показались мне наиболее подходящим пределом, полагая в том же числе год или два на болезненное состояние, предшествующее смерти. Число всех лиц мужского пола, умирающих ежегодно в Британском королевстве в возрасте свыше сорока пяти лет, простирается до 210 000; следовательно, наиболее избранная часть знаменитых современников относится к этому числу как 50 к 210 000, или же как 238 к миллиону.

В виде третьего способа проверки я брал собрания некрологов за давно прошедший год, когда население Англии и Ирландии было далеко не так густо, как теперь; все эти справки, насколько я мог убедиться, приводили к одному заключению, а именно, что принятая мною пропорция 250 к миллиону представляется достаточно верною.

Из личностей, степень даровитости которых я определил таким образом, нетрудно было бы произвести дальнейшую выборку, повышая критерий до каких угодно пределов. Можно бы было без особенной неопределенности между этими 250 личностями выбрать 200, или 100, или 50 имен наиболее выдающихся. Но в нисходящем направлении я уже не вижу никакого верного способа оценки. Если бы от меня потребовали, чтобы я выбрал тысячу лучших людей из миллиона, я почувствовал бы, что мы спустились до такого уровня, где уже не существует никаких верных руководящих данных, где случайность и благоприятные внешние сочетания обстоятельств оказывают слишком большое влияние и где нет никакой возможности отличить человека, действительно выдающегося, от такого, который пользуется лишь местной репутацией или даже только просто известностью.

Вышеизложенными соображениями определяется тот смысл, в котором я предполагаю употреблять слово «выдающийся». Когда я говорю о выдающемся человеке, я подразумеваю такого, который успел занять положение, достигаемое лишь 250 из целого миллиона людей, или, другими словами, одним человеком из 4000. Четыре тысячи – число очень крупное, и для людей, не привыкших иметь дело с большими собратьями единиц, трудно составить себе о нем ясное представление. В самую ясную звездную ночь число звезд, видимых одновременно невооруженным глазом, никогда не достигает четырех тысяч; а между тем мы считаем необычайным отличием для звезды, если про нее можно сказать, что она самая яркая из всех звезд небосклона. Необходимо помнить, что это самый низкий критерий из всех, употребляемых мною. В мой перечень родственников я не предполагал вводить ни одного имени, представляющего меньшую степень отличия (если же такие имена и попадутся, то я буду отделять их от остальных скобками).

Большинство тех, о ком я упоминаю, выбраны еще с гораздо большею строгостью: многие представляют отношение одного к миллиону; есть и такие имена, которых приходится не более одного на несколько миллионов. Говоря об этих последних, я употребляю выражение «знаменитый». Это люди, которых оплакивает вся интеллигенция данного народа, когда они умирают; люди, на долю которых достаются, или по крайней мере должны бы были доставаться, почести общественных похорон, и имена которых переходят к позднейшему потомству, как имена исторических личностей.

Я позволю себе прибавить здесь несколько слов о значении числа миллион, так как число это слишком велико, чтобы о нем можно было составить себе сразу ясное представление. Не мешает иметь какое-нибудь мерило, при посредстве которого легче было бы воспроизвести это число в своем воображении. Мой прием, избранный для этой цели будет понятен для тех, кто живал в Лондоне; вот он:

Однажды летом я провел послеобеденные часы в Буши-Парке, любуясь великолепным зрелищем аллеи этого парка из непрерывного ряда цветущих каштанов на целую милю в длину. В это время мне пришло в голову попробовать счесть кисти цветов, видневшиеся, при ярком солнечном свете, по одну сторону длинной аллеи. Я взял дерево средней величины и среднего изобилия цветов. И стал проводить поперек него воображаемые линии: сначала я разделил его пополам, потом на четыре части и продолжал деление до тех пор, пока не дошел до такой доли, которая, по незначительности своих размеров, позволяла мне сосчитать все заключавшиеся в ней цветы. Ту же операцию я произвел с тремя различными деревьями, и результат был приблизительно одинаковый: насколько я помню, три добытых мною таким образом числа относились одно к другому как девять, десять и одиннадцать. Тогда я сосчитал деревья аллеи и, помножив все эти числа между собою, получил около 100 000 кистей цветов. С тех пор каждый раз, как я слышу слово «миллион», я вспоминаю длинную перспективу аллеи в Буши-Парке с ее статными каштанами, покрытыми сверху донизу цветами, ярко выдающимися на солнечном свете, и представляю себе такую непрерывную цветочную полосу, продолженную на десять миль.

Чтобы показать, насколько строг тот выбор, который выделяет лишь одну личность из целого миллиона, я возьму следующий пример. Гонки лодок, происходящие в Оксфорде и в Кембридже, привлекают к себе внимание почти целой Англии, и те, которые являются соревнователями на этих гонках в качестве представителей своих университетов, имеют полное право гордиться выбором, отличившим их из среды таких обширных корпораций. Экипаж каждой лодки состоит из восьми человек, которые выбираются приблизительно из восьмисот студентов, именно, из всех годных в дело молодых людей, находящихся на двух последующих курсах. Другими словами, этот выбор, который по общему признанию считается таким строгим, выделяет не более одного человека из сотни. Предположим теперь, что было бы так много университетов, что явилась бы возможность собрать 800 человек, из которых каждый перед тем уже состязался в числе избранных восьми гребцов от каждого университета; предположим далее, что из собранных таким образом восьмисот человек выбраны бы были восемь лучших гребцов для образования новой группы, сравнительно редкого достоинства; тогда каждый из гребцов, вошедших в состав этой группы, относился бы к людям обыкновенной силы как один относится к десяти тысячам. Повторите этот процесс еще раз, и только тогда вы получите отборную группу такого превосходного достоинства, что каждый из ее членов будет представлять выбор одного из миллиона. На такой вывод мы имеем полное право, такт как университетская молодежь в отношении физической силы представляет совершенно случайное собрание людей: никто не поступает в университет ради своего усиленного мышечного развития. Или, выражая тот же факт другими словами, не менее двухсот лет должно бы было пройти, прежде чем в каждом из университетов набралось бы восемь настолько искусных гребцов, чтобы занять место в средней из упомянутых нами групп. Что же касается третьей группы, высшего достоинства, то для образования ее понадобилось бы 20 000 лет.