собой и совершенствовали попечительство. Стоит только назвать командиров 7-й Баварской дивизии, с которым меня свела судьба и по службе, и чисто по-человечески: генералы риттер фон Мёль, фон Руйт, барон фон Кресс и риттер фон Лееб были сильными личностями. Они заслужили доверие своих подчиненных тем, что понимали как само собой разумеющееся обязанность военнослужащего выполнять приказ. Они подтвердили правоту одного изречения, которое так сформулировал Освальд Шпенглер в докладе перед командованием мюнхенского военного округа: «Мольтке после немецко-французской войны 1870 – 1871 гг. превзошел в одном пункте Бисмарка. Это касалось выстраивания иерархии офицерского корпуса в сравнении с таковой тогдашнего чиновничества. Мольтке при повышении в звании сдал так много экзаменов и прошел столько аттестаций, что решительно разделался со всеми своими недочетами. Тем самым он побудил других постоянно совершенствовать свои знания, чтобы результат свидетельствовал о качественных и важных достижениях и только лучшие назначались бы на ответственные должности. Средний чиновник не чувствовал себя обязанным заботиться о своем дальнейшем образовании, тем более когда он получил постоянное место работы. При всем своем безразличии и преждевременном старении вплоть до 65 лет он не мог быть отстранен от дел».

На вокзал на Фридрихштрассе, откуда я отправлялся в дальний путь в сторону Берлина и дальше, прибыли Бриан[29] и Лаваль[30] для переговоров с правительством рейха. Несколько жидких голосов прокричали: «Да здравствует Франция!» В Европе еще не установился прочный мир. Обещания Версальского договора, как, например, всеобщее разоружение, были не выполнены, только нас, немцев, он принудил к этому.

Поляки, чехи, итальянцы, французы – у всех была всеобщая воинская повинность. Германия спустя 12 лет после войны продолжала оставаться в неравноправном положении. «Польский коридор» разделял немецкое государство на две части. Немецкие солдаты на участке между Коницем[31] и Мариенбургом[32] должны были сдать свое оружие, даже штыки, в пломбированные товарные вагоны. Польские кондукторы проверяли билеты в любое время суток.

Ранним дождливым утром 1 октября 1931 г. в Кёнигсберге[33], одетый в светлый спортивный костюм, я стоял на Кранцер-Аллее на остановке трамвая, едущего в направлении города. Мой новый шеф, начальник штаба полковник фон Рейхенау, еще до войны, тогда в чине лейтенанта прусской гвардии, занимался спортом. Отличавшийся наследственной полнотой, которая заставляла его наклоняться немного вперед, он не пропускал ни дня занятий бегом и теннисом. Прежде он был командиром 5-го батальона связи в Каннштатте[34], потом – инспектором войск связи. Он был в курсе наших проблем, но они его не интересовали. Он предоставил мне свободу деятельности на моем новом месте работы, и, когда я просил его о чем-нибудь, он охотно шел мне навстречу. Его интересы сосредотачивались на внутриполитических вопросах, которые он обсуждал в конце недели в кругу знакомых. По возвращении он отрабатывал карамболи[35].

Командующий 1-м военным округом генерал фон Бломберг был разносторонне образованным аристократом. Слушать его продуманные критические замечания было наслаждением. Имея жену и пятерых детей, он был примером образцовой семейной жизни. В его прихожей я часто встречал офицеров-канцеляристов, видел посетителей и слышал их разговоры. Чаще всего мне приходилось доставать ему книги. Он прочитывал все новинки политической и военной тематики. Бломберг зачастую длительное время отсутствовал, участвуя в заседаниях Комитета по разоружению в Женеве.

Моя служба свела меня с начальником оперативного управления штаба подполковником фон Салмутом, который ясно и по-деловому, но с некоторой долей услужливости излагал свое мнение. Небольшой штаб связистов был подобран очень удачно. Технический обер-инспектор Пестингер, великолепный знаток своего дела, разрабатывал аппарат войсковой связи, коммутаторы и радиостанции для военного округа и гарнизонов, занимался тарифами и доставкой оборудования. Офицер ландвера обер-лейтенант Клейндинст, старательнейший человек, который мне когда-либо встречался, все нескончаемые списки личной подготовки и схемы связей при мобилизации держал в голове и порядке.

Горы бумаг в моем кабинете все так же росли. Из-за сигар, выкуриваемых мной одна за другой, воздух был отравлен. Голова уже с утра была тяжелая. И тогда я прекратил курить раз и навсегда. Постепенно я обрел смысл и понимание многих дел, которыми мне было нужно заниматься, прежде всего это: связь между рейхом и нашим отдаленным военным округом, связь между командованием военного округа и гарнизонами, районами формирований войск и пограничными территориями, стационарные радиостанции и станции прослушивания, аппараты, собаки связи, частные вопросы подготовки к мобилизации, учебные занятия для офицеров штаба.

Командование военного округа переехало в три новых здания на Кранцер-Аллее, которые для вражеских самолетов должны были выглядеть как жилые дома. Полуподвальный этаж имел мощное бетонное перекрытие. Здесь располагался коммутатор. Ежедневно велись разговоры о вражеских бомбардировщиках, против которых не было действенной защиты. С той стороны границы от поляков слышались на повышенных тонах требования репрессалий и ввода войск в провинцию, которую защищал небольшой отряд солдат. Подобное происходило в 1923 г. в Рурской области, занятой французами. Проводная связь с рейхом поддерживалась по двум подводным кабелям, которые выходили на сушу в Пиллау[36], где среди береговых батарей располагался усилительный пункт системы передачи с ЧРК. Покрашенный в белый цвет, он представлял собой со стороны Данцигского залива прекрасную цель. Значение подводного кабеля по-разному оценивали флотский офицер капитан-лейтенант фон Фридебург и морской комендант Пиллау с его штабом. Мнения были прямо противоположными: одни утверждали, что в первую же ночь конфликта кабель выловят и перережут, другие говорили, что противник его не найдет, да и не будет он о кабеле тревожиться.

Междугородные кабели из Пиллау, Эльбинга[37], Алленштейна[38] и Инстербурга[39] сходились в Кёнигсберге в шахте перед зданием центральной телефонной станции на Херкулесплац. Отверстия в решетчатой крышке люка, выходящего на тротуар, предоставляли прекрасную возможность перерубить кабель осколком или повредить его каким-нибудь другим способом в результате диверсии. Мной были сделаны предложения, как обезопасить эту жизненно важную связь. Предложения, где речь шла о паре сотен марок, рассматривались целый месяц в трех министерствах; в пределах этого треугольника бумаги ходили туда-сюда: от министерства почт рейха в министерство рейхсвера, затем в министерство внутренних дел рейха, в «компетенции» которого была воздушная оборона. Дело окончилось ничем. У стационарной радиостанции имелась большая деревянная мачта, крепившаяся множеством растяжек. Одно случайное попадание могло нанести непоправимый урон этому сооружению и оборвать резервную связь. Я предложил возвести стальную мачту без промежуточных опор, как в Мюнхене, которую построили два года спустя. Цитадели Кёнигсберга по условиям мирного договора было оставлено несколько тяжелых орудий армии рейха. Крепостной холм был соединен с кабельной сетью цитадели. Средства для строительства были так неумело использованы, что