— На кой черт он мне сдался?

— Все-таки не чужой он тебе человек. Мы все умрем — останетесь только вы, молодые. Родными людьми так не разбрасываются.

— У меня один только родной человек — моя мать, понял? Стало быть, перебесился, с женой и сыном живешь. Сын, конечно, дело другое, на него и деньги потратить не жалко.

— Развожусь я скоро опять.

— Да ну? Никогда не перебесишься, что ли? Странный ты какой-то. У тебя сколько жен было?

— Три.

— А ты никогда не задумывался, что дело тут не в женщинах, а в тебе? В том, что ты урод моральный по жизни. Ты вот мне скажи, кого и чего ты ищешь? Скажи, может, я пойму.

— Не везло нам с братом всю жизнь с бабами. Он хлебнул больше моего, конечно.

— Это бабам с вами не везло. А что приключилось с братом? Я его даже немного помню — у него еще ранняя такая седина была. Помню, еще мама говорила, что брат твой спятил от какой-то большой любви.

— Жена его ему всю жизнь под откос пустила.

— Если твой брат похож на тебя, то укажи мне ту женщину, я ей руку пожму.

— Да ты ее знаешь.

— Я ее никогда в глаза не видела.

— Это Шура Каретная. Правда, тогда ее по-другому звали, это ведь она сама себе новое имя придумала. Представляешь, я на нее на катере наткнулся, когда мы сюда плыли. Вот странно — и ее встретил, и тебя. Они тогда — и брат и она — в НИИ одном работали. Волосы у нее белые были до пояса, красотка.

— Она его женой была?! Это она была той большой любовью? А почему они разошлись?

— Да какая из нее жена! Она и родить не могла, уж не знаю почему. Ходила по врачам, но так ничего и не вышло. Она сама не знала, чего ей было надо. Но брата, правда, любила.

— Это ты ему льстишь. Бедная Шура, целый год с таким же уродом, как ты.

— Брат был во всем меня лучше.

— Охотно верю, тем более что это нетрудно. Кого угодно возьми — и тот будет тебя лучше. Что дальше было? Он ее тоже кинул из-за юбки?

— Это она его кинула. Она иногда пыталась быть как все — даже готовить научилась, квартиру снимали, она ее в порядке содержала.

— Бедная Шура, мне ее все жальче и жальче. Что дальше?

— Еще та была баба — брату на день рождения подарила календарь, где она на двенадцати страницах в разных позах голая — ей знакомый фотограф сделал. Он и отхлестал ее по щекам. И знаешь, что она сделала? Когда он заснул, чуть ему бритвой горло не перерезала! Хорошо, вовремя проснулся… В постели, рассказывал, неплоха была. Я сперва думал, может, потому он на ней и женился…

— Понятно мне теперь, почему люди женятся. Чтоб бесплатно трахаться. Жаль, не ты с ней связался и что это не тебя она прирезать пыталась. Позвала б меня. Скооперировались бы, может, что-нибудь и получилось. Что дальше было?

— Она хоть и стерва была, но честная, врать не умела. Однажды собрала вещи и сказала: «Я врать не могу. Врать — себя не уважать. Я ухожу к женщине. Я не думала, что такое между женщинами быть может, но, оказывается, может. Меня прости. Но притворяться все время — душу свою убивать». Брату это как по роже. К мужику бы еще ладно. Но к бабе! Он разорался, ее за руку схватил. Тут она ножик как выхватит. У него перед носом взмахнула и говорит: «Еще раз меня тронешь — убью». И ушла. Я ее больше ни разу и не видел, только по телику. А с этой бабой она, я слышал, целых девять лет прожила, пока та не умерла отчего-то. Зато брату одному житья не стало. Взял да и запил недели на две. Из НИИ, конечно, поперли. Пришел я к нему как-то месяцев через пять после того, как она ушла. Гляжу — он всю свою обстановку почти уволок и пропил. Грязь от пирушек, на кухне горы дерьма чьего-то. Я его вразумить попытался — надавал ему оплеух. «Как можно так из-за бабы!» — кричу.

— Да, тебе уж точно не понять, — съязвила Овчарка.

— И вот, — продолжал отец, — я его к себе забрал. Я тогда только свое дело начал. Сперва все ладилось — попали мы в струю. Он у меня помощником стал работать. Все исправно делает, купили мы себе по иномарке. Он шмотьем дорогим обзавелся. Только и делает, что вкалывает и днем и ночью, каждые две недели в командировку на север ездит, торговали мы тогда карельским лесом. Зовем, бывает, его поразвлечься, а он все: не хочу, некогда. «Я, — мне сказал, — когда в работе, о ней забываю». Как-то все-таки вытащил его в ресторан. Он и выпил прилично, но я сижу, не возражаю, пусть, думаю, расслабится, а то чуть ли не два года подряд пашет за четверых. Он и говорит, языком еле шевеля: «Я вон где, а поглядим, где эта сучка окажется без меня! В ближайшей подворотне!» Я сижу, досадую, я ведь решил, что он о ней и думать уже забыл.

«Дурак, — говорю, — что ты все об этой извращенке, нету, что ли, в мире других женщин? Ты теперь с деньгами, можешь себе хоть фотомодель купить. Выкинь суку эту из головы. И чего ей надо было — на других баб ты не глядел, все деньги — в дом, даже посуду мыл за нее да прибирался!»

И вот вышел я в сортир, вернулся, а его нет. Я на стоянку, машина его тоже пропала. Вот, думаю, черт, как доедет до дома, он же в дымину. Вернулся, мне официант говорит: «Все требовал, чтобы его к машине отвели, поднял шум. Мы его под белы рученьки и проводили. Каждому по пятисотке дал». — «Урод, — говорю, — он же вмажется куда-нибудь!» — «А это, — отвечает, — не наша уже печаль».

Полетел я за ним. От спешки сам чуть на парковке чужой джип не задел. Два перекрестка проехал, на третьем его нашел — врубился в столб на полном ходу. Еле откачали. Ноги переломаны в трех местах, ребра в куски, руки, череп чуть не проломлен. Хорошо, я вовремя подоспел, а то сбагрили бы в бюджетную больницу, там бы ему и кран-ты. Ничего для него не пожалел, врачей нанял, лекарств накупил. Сижу у его кровати, вспоминаю, как мать покойная мне говорила: «Где б ты ни был, а младшенького из виду не упускай, береги от всего — от плохих людей, от водки да от баб». Как чуяла все равно. Похожи мы с ним, но характером он помягче меня. Ну, оклемался, полгода еще в хорошем месте реабилитацию проходил. Но с того дня, как врезался, стал странным каким-то — речь замедлилась, от головной боли все время мучается — еще бы, череп ему тогда пробило нехило. Заступил на работу. Тихий стал, вялый какой-то даже. В церковь стал ходить.

Однако работает нормально, хотя и видно, что трудно ему. По-прежнему все время в разъездах. Я себе квартиру новую купил, ему большую комнату выделил. А в том году как раз впервые вышла проклятая ее передача. Я, как она начиналась, так сразу телик выключал — ни к чему, думаю, ему ее видеть. Передача шла ночью, а он всегда ложился рано, потому что сильно уставал. И вот собирается он в командировку. Самолет — в пять утра. Он, конечно, до двенадцати подремал, потом собираться стал. Собрался, видит, а времени еще много до вылета. Ну, поел, поспать попытался. Мне говорит: «Все равно не заснуть мне» — и телик включил. И как назло, там она.

Я сказал ему: «Давай выключу, отдыхай», — он глазами в экран впился. Отвечает, вроде не беспокойся, брат, это я специально включил, проверить хочу, переболел ею или нет, и теперь вижу, что переболел, без горечи на нее смотрю.