— Этим моментом и надо воспользоваться для решительного наступления на короля. Он — самый сильный козырь в моей игре, который, прежде всего, имеет в этом свои собственные выгоды.

— И вы думаете, она позволит вам своевольничать, — задал вопрос Телиньи, — полагаете, что ей ничего об этом не известно?

— Карл не станет откровенничать перед матерью из страха получить кнутом по спине, — ответил Адмирал. — Он начал выказывать свою волю, он хочет стать полноправным и единым властителем в королевстве — так не будем ему мешать, тем более, что все это отвечает и нашим интересам.

— Вряд ли это не пойдет вразрез с планами Екатерины, а раз так, то затея ваша обречена на провал, ибо Карл попросту может оказаться лишней фигурой в ее игре.

— Повторяю, она в неведении; он не станет раскрываться перед ней из боязни, что своим вмешательством она разрушит его расчеты.

— Вы забываете, адмирал, что в этом дворце у всех стен, дверей и даже потолков имеются уши, и что при нынешнем дворе, чтобы быть хорошим политиком, надо быть искусным интриганом, — привел свои аргументы Телиньи. — Здесь не любят честных людей и при случае им всегда уготована западня, из которой им не выбраться.

— Не забывайте также про шпионскую и агентурную сети, которыми мадам Екатерина опутала всю Францию, — добавил Ларошфуко, — хотя, в общем-то, это одно и то же; ей посылают донесения о том, что происходит в каждом регионе не только королевства, но и всей Европы. А итальянка знает, что делать и смотрит глубоко в корень. Что перед ней король? Всего лишь жалкий щенок, который, как только она отчитает его за самоуправство, тут же подожмет хвост и станет лизать руку. А вы говорите о каком-то военном походе! Впрочем, действуйте, как хотите, но помните, что в случае неудачи король окажется и стороне, и вся вина ляжет на вас.

— Так думают все?

— Да, — отозвался Монтгомери. — Королева не одобрит плана повторного вторжения в Нидерланды, тем более что в случае победы вся слава достанется гугенотам, а этого уж она не потерпит[12].

Но адмирал был непреклонен, хотя и вспомнил, что Жанна говорила ему то же.

— И все же я постараюсь убедить короля отправить полки к Монсу для оказания помощи Нассау, пока «черный герцог» не вынудил его оставить город и не разбил его войско. Здесь вновь столкнулись враждующие партии, и мы не можем сидеть, сложа руки и ждать, когда Альба нанесет нам поражение. Уверен, будь жива королева Наваррская, она одобрила бы мой план.

— Который всем хорош для гугенотов, но неприятен для католиков, — заметил Монтгомери, — а потому советую вам, адмирал, опасаться дружеского расположения их вождей, которые сделают все возможное, чтобы не допустить вторжения войск адмирала Колиньи на территорию Нидерландов. Им выгодно будет, если Альба разобьет Ла Ну и Нассау в Мопсе — это сразу же уронит ваш престиж в глазах короля, и Алансона в глазах английской королевы. А потому еще раз предупреждаю вас: остерегайтесь!

— Чего же? — спросил адмирал.

— Предательства.

— Но король любит меня и сам увлечен идеей этой войны.

— Его-то и надлежит опасаться больше всего и не верить лживым речам. Жанна Д'Альбре уже поплатилась жизнью.

— Вы опять подозреваете отравление?

— Об этом догадываются все, и только ваши глаза будто заволокло пеленой, сквозь которую вы упорно не желаете ничего видеть, увлеченный идеей и обласканный лживыми речами Екатерины Медичи.

День смерти Жанны Д'Альбре был объявлен днем траура. Мрачные гугеноты держались кучками, бормотали молитвы и глухие угрозы в адрес католиков. Последние делали вид, что скорбят о безвременной кончине королевы Наваррской, но не надо обладать чрезмерной проницательностью, чтобы видеть неподдельную радость на их лицах — ведь теперь у религиозных врагов оставался один старый адмирал, а Бурбонские принцы еще зелены и не закалены в битвах за веру. Один из них к тому же в скором времени окажется под рукой у Екатерины Медичи, которая сделает все возможное, чтобы он стал католиком; этим она лишит протестантов вождя в лице принца крови. Не говоря уже, что теперь королевой Наваррской станет католичка Марго; не означает ли это еще одну победу папистов над еретиками?

И католики принципиально не принимали участия в похоронной процессии. К этому склонила их королева-мать, которую уговорил адмирал. Оба опасались вооруженного столкновения хмурых гугенотов с торжествующими католиками.

Двенадцатого июня Генрих Наваррский остановился в деревне Шоней в Пуату. Когда сели обедать, верный дю Барта — дворянин, с которым мы уже встречались в Ла-Рошели — неожиданно сказал, глядя в окно:

— Принц, какие-то два всадника мчатся сюда во весь опор. Не известие ли какое везут из Парижа?

— Два всадника? — переспросил Генрих, взглянув на него. — Откуда они едут?

— С северо-востока, по дороге из Блуа.

Генрих подошел к окну. Всадники уже подъезжали к постоялому двору, где стоял отряд гугенотов. Принц видел, как они, подъехав, спешились, и их тут же повели в зал, где Генрих собирался обедать со своими друзьями.

— Черт побери, да ведь это Лесдигьер! — воскликнул принц Наваррский. — И с ним еще один, кажется, Шомберг.

— Что-то случилось, — заметил Лаварден, юный дворянин, верный соратник будущего короля. — Они не станут без причины гнать лошадей.

— Быть может, известие от матери? — неуверенно спросил Генрих. — В последнем письме она жаловалась на ухудшение здоровья. Только бы не самое страшное, — добавил он после некоторого размышления в полной тишине, — она всегда так боялась оставить нас одних — меня и сестренку Катрин.

Лесдигьер и Шомберг вошли возбужденные, все в дорожной пыли, лица усталые и отрешенные.

Генрих порывисто подошел. Они, молча, глядели в его глаза, на их лицах — печать скорби.

— Капитан… Вы привезли мне известие от моей матери? — взгляд тревожный, вопрошающий, стремящийся проникнуть в душу и без слов понять то, что еще не сказано. — Она жива, не правда ли?.. И вы привезли мне от нее письмо?

Лесдигьер опустил глаза. Генрих быстро перевел взгляд на Шомберга. Из глаза Гаспара выкатилась слезинка и побежала по щеке, оставляя борозду в пыли.

Генрих медленно сделал шаг назад, не сводя взгляда с гонцов. Вся кровь отлила от лица, ноги, будто ватные, подносились. Он замахал ладонью в воздухе, ища спинку стула. Его поддержал под руки дю Барта.

— Нет… — произнес юный принц, замотав головой, и ладонь легла на грудь. — Только не это… Все что угодно…

Лесдигьер поднял голову. В его глазах юный король прочел то, чего всегда боялся. Теперь они глядели твердо, не мигая.