— Я знаю.

Дверь кафе открывается, и входит высокий мужчина в длинном пальто и со старой книгой в руках. Он проходит мимо нас и садится за столик в дальнем углу. У него темные волосы и кустистые брови. Верхнюю губу закрывают густые усы. Я никогда раньше его не видела, но, когда он поднимает голову и смотрит на меня, мне в нем сразу что-то не нравится, и я быстро отвожу взгляд. Краем глаза я вижу, что он все еще смотрит на меня. Я пытаюсь не обращать внимания. Я возвращаюсь к разговору с Гектором. Вернее, я просто болтаю что-то невразумительное, глядя, как он наполняет свой бокал красным вином, и почти не слыша того, что он говорит в ответ.

Пять минут спустя мужчина все еще смотрит на меня, и я так встревожена, что кафе начинает кружиться у меня перед глазами. Я наваливаюсь на стол и шепчу Гектору:

— Ты знаешь того человека в углу?

Он качает головой.

— Нет, но я тоже заметил, что он на нас смотрит. Он был здесь в пятницу, сидел на том же месте и читал ту же книгу.

— Мне в нем что-то не нравится, вот только не знаю что.

— Не беспокойся, я ведь с тобой, — говорит он.

— Мне надо уходить, — решаю я. Мне охватывает отчаянное желание убраться отсюда. Я стараюсь не смотреть на мужчину, но не могу удержаться и смотрю. Теперь он читает книгу и так развернул ко мне обложку, будто хочет, чтобы я ее увидела. Она старая и мятая, с серым пыльным налетом.

Питтакус Митиленский

и

Афинская война

Питтакус? Питтакус?! Я снова смотрю на него и, хотя не вижу нижней половины его лица, по глазам угадываю понимающую улыбку на его губах. Я вдруг чувствую себя так, будто меня сбил поезд. Неужели это мой первый могадорец?

Я подпрыгиваю, ударяясь коленом о стол и едва не сбивая бутылку Гектора. Мой стул с шумом падает на пол. Все в кафе оборачиваются.

— Мне нужно идти, Гектор, — говорю я. — Нужно идти.

Спотыкаясь, я выхожу из дверей, а потом с бешеной скоростью, быстрее любого разогнавшегося автомобиля бегу домой, не задумываясь о том, что кто-то может это увидеть. Я добираюсь до Санта-Терезы всего за несколько секунд. Я протискиваюсь через двойные двери и быстро захлопываю их за собой. Я прислоняюсь к ним спиной и закрываю глаза. Я стараюсь замедлить дыхание, унять дрожь в руках и в ногах, остановить трясущуюся нижнюю губу. По лицу течет пот.

Я открываю глаза. Передо мной стоит Аделина, и я падаю ей на грудь, даже не думая о напряженности, возникшей между нами час назад. Она неуверенно отвечает на объятия, возможно, смущенная неожиданным проявлением привязанности, которой я не выказывала ей уже много лет. Она отстраняется, и я открываю рот, чтобы рассказать ей о том, что только что увидела, но она прикладывает палец к губам, как я сделала, когда была на мессе с Эллой. Аделина поворачивается и уходит.

* * *

В тот вечер в промежутке между ужином и вечерней молитвой я стою в спальне у окна и гляжу в сгущающуюся темноту, высматривая, нет ли чего-нибудь подозрительного.

— Марина? Что ты делаешь?

Я оборачиваюсь. За мной стоит Элла. Я не слышала, как она подошла. Она передвигается в этих стенах бесшумно, словно тень.

— А, это ты, — говорю я с облегчением. — С тобой все в порядке?

Она кивает, но большие карие глаза выдают ее: все не так.

— Что ты делаешь? — повторяет она.

— Просто смотрю на улицу, и все.

— Зачем? Ты всегда перед сном смотришь в окно.

Она права: с того самого вечера, как она появилась, когда я увидела мужчину, наблюдающего за мной через окно церковного нефа, я каждый вечер смотрю в окно, не появится ли он снова. Теперь я уверена, что это тот же человек, которого я сегодня видела в кафе.

— Я высматриваю плохих людей, Элла. Там иногда бывают плохие люди.

— Правда? А как они выглядят?

— Трудно сказать, — отвечаю я. — Думаю, они очень высокие, обычно смуглые и недоброжелательные на вид. А некоторые могут быть еще очень мускулистыми. Вот такими, — добавляю я и показываю ей свою лучшую позу бодибилдера.

Элла хихикает и идет к окну. Она встает на цыпочки и вытягивается, чтобы выглянуть наружу.

После кафе прошло уже несколько часов, и я немного успокоилась.

Я прикладываю указательный палец к запотевшему стеклу и двумя быстрыми движениями вывожу цифру.

— Это цифра три, — говорит Элла.

— Правильно, малыш. Уверена, что ты можешь изобразить что-нибудь получше, верно?

Она улыбается, начинает водить пальцем по нижней части окна, и скоро на стекле появляется красивая ферма с сараем. Я смотрю, как моя тройка исчезает под замечательной силосной башней Эллы.

Три — это единственная причина, по которой мне сегодня было позволено покинуть кафе. Это дистанция между Джоном Смитом и мной. По тому, как за ним охотятся, я теперь абсолютно убеждена, что он — Четвертый. И я абсолютно убеждена, что человек в кафе — это могадорец. Городок такой маленький, что я редко кого не знаю в лицо, а еще эта книга — «Питтакус Митиленский и Афинская война» — плюс его неотрывный взгляд. Все это — не случайные совпадения. Имя «Питтакус» я слышала с самого детства, еще задолго до того, как мы оказались в Санта-Терезе.

Мой номер — Семь. Это сейчас мое единственное спасение, моя главная защита. Может, это и несправедливо, но меня отделяют от смерти трое других, которые должны умереть прежде меня. Я так понимаю, что заклятие действует, и поэтому меня не тронули и не напали прямо за столиком в кафе. Несомненно одно: если он могадорец, значит, они знают, где я, могут схватить меня в любое время и держать у себя, пока не убьют номера с Четвертого по Шестой. Хотела бы я знать, что их удерживает и почему мне позволено сегодня спать в своей кровати. Я знаю, что заклятие не дает убивать нас не по порядку — и только. Но может быть, есть что-то еще.

— Ты и я, мы теперь одна команда, — говорю я. Элла наносит последние штрихи на свой оконный пейзаж — ногтями пририсовывает нескольким коровам рога.

— Ты хочешь быть одной командой со мной? — недоверчиво спрашивает она.

— Конечно, — говорю я и протягиваю мизинец: — Давай поклянемся на мизинцах.

Она широко улыбается и захватывает мой мизинец своим. Я встряхиваю ими.

— Ну, вот и решено, — говорю я.

Мы снова поворачиваемся к окну, и Элла основанием ладони стирает свой рисунок.

— Мне здесь не нравится.

— Мне тоже здесь не нравится, поверь мне. Но не беспокойся: довольно скоро мы отсюда выберемся.

— Ты так думаешь? Мы уйдем вместе?

Я поворачиваюсь и смотрю на нее. Я совсем не имела этого в виду, но, не раздумывая, киваю в знак согласия. Надеюсь, мне не придется жалеть об этом обещании.