в том, что кроме дороги в его жизни ничего нет, и не будет. «Ничего-ничего», — будто болванчик у лобового стекла, кивали головы за столом, и Раевский проваливался в сонное забытьё.

Наутро они выехали, и первое, что увидел Раевский, вывернув на трассу — фуру с огромным медведем на боку, мелькнувшую впереди.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

09 ноября 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-11-10)

А что, стесняюсь спросить, с Nokia у нас нынче — всё? А то я посетил официальную ремонтную контору на Белорусской, так там мне сотрудники говорят, что гарантийного ремонта у них теперь нет, а только за деньги, что двадцать сертифицированных офисов закрылись и горячей телефонной линии больше нет.

Про то, как мне там телефон чинили, я лучше отдельно расскажу — называется это "Старушке перед смертью зубы вставили". То есть не починили, но USB-разъём поставили. Сначала-то говорят, давайте за 2200 — столько замена стоит. Но когда возвращали, то, говорят, поскольку он у вас не включается, мы со стыдом возьмём с вас только 600 рублей. Я на их глазах воткнул зарядник в аппарат, он и стал заряжаться. "Э, — говорят, — видите ли, наши зарядки рассчитаны на более новые "Нокии", вот они вашу и не могут зарядить". Нет, ну конечно, после этих дансе и верояций выяснилось, что эти упыри там ещё камеру программным образом обрушили, да потом и вовсе всё умерло.

Раздосадован бы я был, если бы не ожидал этого от мироздания. А так — ожидал, и оттого нахожусь в своём обыденном состоянии. Вот если бы работники сервисного центра мне сказали бы "Мы провели диагностику за 600 рублей, и выяснили, что ваш гаджет не гаджет, а хуяджет" — тут бы я склонился перед ними в поклоне и принял свой недостойный хуяджет обратно. Но когда мне говорят, что мы поставили в ваш хуяджет неизвестно зачем новый разъём, но всё равно не поняли, что это было, и нам стыдно у вас ломить восемьдесят баксов, так что дайте хотя бы шестьсот — вот тут мироздание могло быть остроумнее.

Все мои телефоны были телефонами "Нокия", и тут такой конфуз. Как оставаться нокийным патриотом при таком раскладе?

Отвратительно то, что без телефона в нашей жизни не прожить, если ты, конечно, не экзальтированный миллионер-художник.

Анализируя психопатическую сторону всех этих дел, я понял: самое главное и уязвимое — не телефонные книги, которые давно научились хранить. У меня книжка в. doc файле — с комментариями, примечаниями типа "пятый этаж справа, дверь без номера". Я архаичен, смена телефона должна приводить к ручному перебору цифр и фамилий — брала их как остывшую золу, стирала и стирала.

Самое уязвимое — это наши привычки. Где какая кнопочка, как смотрим почту, удобно ли смотреть карту.

Самое уязвимое — именно эти привычки, вид экрана, виртуальные кнопки.

Бешенство перехода нам регулярно иллюстрируют программисты компантии СУП.

Сейчас я сообразил — семёрка прожила у меня (учитывая, что её ещё у меня меняли) два года. Немного.

Люмию, что ли, купить? Или пасть в объятия к Андроиду? Забыться и уснуть? Уснуть и видеть сны?

Извините, если кого обидел.

10 ноября 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-11-11)

Поймали и этого, почти не одетого,

Где-то в лесу под бананом.

Извините, если кого обидел.

11 ноября 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-11-12)

История путешественника во времени

Извините, если кого обидел.

12 ноября 2013

Москвич (День ашура, Десятый день месяца Мухаррам, 26 декабря) (2013-11-13)

Они сидели в гараже.

— Знаешь, Зон, я бы вывез эту тачку куда-нибудь, снял номера и бросил.

— Думаешь, никак?

— Никак, — Раевский был непреклонен. — Запчасти, конечно, можно снять, но с остальным — труба. Что ты хочешь, пятьдесят лет тачке. Я тебе, конечно, её доведу сегодня, километров сто проедешь — да и то, у тебя хороший шанс просто выпасть вниз через дырку в полу.

Зону было очень неприятно поддерживать этот разговор — ему казалось, что горбатый «Москвич» смотрел на него глазами-фарами, как собака, которую собираются усыпить.

Надо было продавать машину раньше.

Но она давно стала членом семьи. Три поколения Рахматуллиных, а теперь их наследник Зон, перебирали её потрох, мыли и холили — для трёх поколений Рахматуллиных она была любимой, как для их предков лохматые лошадки, на которых они сначала пришли завоёвывать Русь, а потом исправно служили русским царям, рубя кривыми саблями врагов империи.

Дед Зона и машину водил, как будто шёл в конном строю — точно вписываясь в поток, держа интервал, и берёг старый «Москвич» как старого, но славного боевого коня.

Машину он получил, ещё не простившись с полковничьей папахой.

Зон не знал подробностей его службы, но на серванте стояла карточка, где дед был ещё в довоенной форме НКГБ, а щит лежал поверх меча на его гимнастёрке.

После второго переезда от деда, впрочем, осталась только эта карточка. Зон был кореец, но ещё он был человеком без отца и матери, принятым в семью Рахматуллиных много лет назад. Он был человеком без рода, явившемся на свет далеко, на чужой войне, сменившим несколько приёмных родителей — а тогда стал москвичом.

Неприметным москвичом, проводившим больше времени в своём музее, чем дома и вообще — на московском воздухе.

«Москвич», да.

Зон спросил Раевского, сколько потянут запчасти, ужаснулся цифре и стал убирать в мешок пустые бутылки из-под пива. Деньги были нужны, деньги нужны были именно сейчас — и не из-за жены, а совсем из-за другого.

— Слушай, а у тебя долларов триста нет? Я отдам, — сказал Зон, ненавидя себя.

— Нет, брат, не дам я тебе денег. — Раевский вытащил сигаретную пачку, и выщелкнул одну — прямо фильтром себе в рот. — И не потому что, нет. Потому что я знаю, что не отдашь, и мы поссоримся. Между нами пробежит трещина, и мы оба это понимаем.

— Шаруль бело из кана ла садык, — процитировал Зон старое письмо, кажется Грибоедова. Грибоедов, писавший это по-персидски, был всю жизнь в долгах, но это ему