Ровно в шесть часов, как обычно, сразу после того, как пробили часы, пришел Алекс и отвел меня в ту залу, где мы уже несколько раз вместе ели. Там уже сидел Билли.

– Джордж, рад тебя видеть! – сказал он и приветствовал меня полупоклоном.

Перед едой нам принесли по бокалу шампанского, после чего Алекс сказал:

– Обычно соблюдается такое правило: о делах говорят только после того, как принесут кофе. Но я считаю, что лучше будет, если твоя судьба станет чуточку определеннее. Так что передаю слово Уиллиаму.

Билли посмотрел на меня и спросил:

– Джордж, а если бы ты знал все то, что знаешь сейчас, в тысяча восемьсот шестьдесят первом, как бы ты отреагировал на создание Конфедерации?

Я на секунду задумался, потом ответил:

– Сказал бы, что лучше так, чем то, что получилось. И то, что мы имеем сегодня. Хотя, конечно, я как был против рабства, так и против него до сих пор.

Билли вздохнул:

– Джордж, то, что я тебе теперь скажу, должно оставаться между нами. Это не только моя тайна. Если все выйдет наружу раньше времени, может получиться очень нехорошо.

– Билли, – торжественно сказал я, – обещаю тебе, что без твоего разрешения никто не узнает о нашем разговоре.

Билли посмотрел сперва на меня, потом на Алекса, потом снова на меня и, наконец, решился:

– Итак, Джордж, что бы ты сказал, если Конфедерация вдруг возродится?

Я взглянул на него с неподдельным интересом и сказал:

– Думаю, что это было бы справедливо. Конечно, без возрождения института рабства.

– О рабстве речь не идет, – сказал Билли, – невозможно, да и не нужно собирать с пола пролитую воду. Так вот, как ты смотришь на то, чтобы стать дипломатом возрожденной Конфедерации. Для начала мы предлагаем тебе стать главным посланником Конфедерации в Югороссии? А потом и в других европейских столицах.

Я просто обалдел. Такого предложения я не ожидал. И тут в разговор вступил Алекс.

– Джордж, – сказал он, – от себя могу тебе пообещать, что правительство Югороссии немедленно признает твой дипломатический статус.

– Каким же образом? – удивился я. – Ведь Югороссия не имеет дипломатических отношений с Конфедерацией.

Алекс посмотрел на меня с чуть заметной улыбкой, и я вдруг понял, что и соответствующий договор уже имеется, равно как и готовые планы возрождения Конфедерации.

Билл же сказал:

– Джордж, как только ты согласишься на мое предложение, я тебе сразу расскажу все – и предысторию этого проекта, и наши ближайшие планы. Если хочешь, подумай – неделя тебя устроит?

Я закрыл на секунду глаза и вдруг понял: «Да, это и есть то самое предложение, от которого невозможно отказаться». И сказал:

– Билл, а зачем мне неделя? Я согласен.

Мы сидели до двух часов утра, обсуждая и сложившуюся ситуацию, и мои дальнейшие действия, начиная с того, что мне, увы, не удастся поехать в Карлсбад. Зато жену мою югороссы привезут сюда. Здесь, на Принцевых островах, тоже есть воды, а также врачи и терапевты, которые намного лучше, чем в Карлсбаде. И что для моего сына тоже найдется работа в Константинополе, хоть и не на дипломатической стезе. Телеграмму ему от моего имени, чтобы все бросал и выезжал в Европу, отправят немедленно.

И я пошел спать в совсем другом расположении духа, чем в последние два тяжелых для меня дня.

29 (17) сентября 1877 года. Санкт-Петербург. Статья в газете «Русский инвалид» Лев Николаевич Толстой.

Смертный грех патриотизма

От редакции: Скажем сразу: мы категорически не согласны с теми идеями, которые излагает автор этой статьи. Но мы все же сочли нужным напечатать этот материал, чтобы наши читатели могли сами убедиться за что ратует автор, считающий себя новым мессией. И сделают надлежащие выводы.

Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм.

Мне уже несколько раз приходилось высказывать мысль о том, что патриотизм в наше время есть чувство неестественное, неразумное, вредное, причиняющее большую долю тех бедствий, от которых страдает человечество, и что поэтому чувство это не должно быть воспитываемо, как это делается теперь, – а, напротив, подавляемо и уничтожаемо всеми зависящими от разумных людей средствами.

Казалось бы, и зловредность и неразумие патриотизма должны бы быть очевидны. Но удивительное дело, просвещенные, ученые люди не только не видят этого сами, но с величайшим упорством и горячностью, хотя и без всяких разумных оснований, оспаривают всякое указание на вред патриотизма и продолжают восхвалять благодетельность и возвышенность его.

Что же это значит?

Одно только объяснение этого удивительного явления представляется мне. Вся история человечества с древнейших времен и до нашего времени может быть рассматриваема как движение сознания и отдельных людей, и однородных совокупностей их, – от идей низших к идеям высшим.

Всегда, как для отдельного человека, так и для отдельной совокупности людей, есть идеи прошедшие, отжитые и ставшие чуждыми, к которым люди не могут уже вернуться, как, например, для нашего христианского мира – идеи людоедства, всенародного грабежа, похищения жен и т. д., о которых остается только воспоминание. Есть идеи настоящего, которые внушены людям воспитанием, примером, всей деятельностью окружающей среды, идеи, под властью которых они живут в данное время, как, например, в наше время: идеи собственности, государственного устройства, торговли, пользования домашними животными и т. п. И есть идеи будущего, из которых одни уже близки к осуществлению и заставляют людей изменять свою жизнь и бороться с прежними формами, как, например, в нашем мире идеи освобождения рабочих, равноправности женщин, прекращения питания мясом, как и другие идеи, хотя уже и сознаваемые людьми, но еще не вступившие в борьбу с прежними формами жизни.

Таковы в наше время называемые идеалами идеи уничтожения насилия, установление общности имуществ, всеобщего братства людей. И потому всякий человек и всякая однородная совокупность людей, на какой бы ступени они ни стояли, имея позади себя отжитые воспоминания о прошедшем и впереди – идеалы будущего, всегда находятся в процессе борьбы между отживающими идеями настоящего и входящими в жизнь идеями будущего. Совершается обыкновенно то, что, когда идея, бывшая полезной и даже необходимой в прошедшем, становится излишней, идея эта, после более или менее продолжительной борьбы уступает место новой идее, бывшей прежде идеалом, становящейся идеей настоящего.

Но бывает и так, что отжившая идея, уже замененная в сознании людей, такова, что удержание этой отжитой идеи выгодно для некоторых людей, имеющих наибольшее влияние в обществе. И тогда совершается то, что эта отжившая идея, несмотря на свое резкое противоречие всему изменившемуся в других отношениях строю жизни, продолжает влиять на людей и руководить их поступками. Такая задержка отжившей идеи всегда происходила и происходит в области религиозной. Причина этого та, что жрецы, выгодное положение которых связано с отжившей религиозной идеей, пользуясь своей властью, умышленно удерживают людей в отжившей идее.