— Что с тобой поделаешь… — Тикаки, усмехнувшись, опорожнил содержимое лотка в пепельницу. — Убери тут всё.

Маки, раболепно кланяясь, с неожиданным проворством собрал марлю, передвинул передвижной столик и смёл с пола табачный сор. Его почти комичная старательность смягчила Тикаки.

— Я слышал, ты был владельцем фабрики, это правда? — спросил он, стараясь говорить дружелюбно, и ощутил, что его слова сразу же разрядили обстановку.

— Да не то чтобы владельцем. Просто у нас с двоюродным братом была на двоих одна маленькая фабрика, — спокойно ответил Маки. — При отце на ней работало человек двадцать, а когда она перешла к нам, дела пошли из рук вон плохо, я выдал вексель, с условием, что он не будет акцептован, в результате меня обвинили в мошенничестве. Стыд и позор!

— Да… Не повезло… — В личном деле Маки были подробно описаны все этапы его жизненного пути: до сорока лет он добропорядочно работал на своей фабрике, а потом его как подменили — помешался на фьючерсных сделках и скачках, в результате спустил всё, что имел, и занялся мошенничеством. Бывают закоренелые преступники-рецидивисты, вставшие на путь преступлений в молодые годы и другой жизни просто не знающие, но бывают и такие, как Маки, — имеющие за спиной опыт нелёгкой трудовой жизни и неожиданно сбившиеся с пути уже в зрелом возрасте. Среди санитаров, работающих в медсанчасти, было много таких, взять хотя бы избитого Маки Кобаяси.

— Интересно, ты давно уже этим занимаешься?

Маки насторожённо сверкнул глазами, но потом честно признался:

— Да. Все так делают.

— Наверное, у вас много всяких секретов, о которых тюремное начальство и ведать не ведает.

Вместо того чтобы кивнуть, Маки опустил глаза. Тикаки подумал, что, сколько бы он ни работал в тюрьме, ему никогда не проникнуть в тайны, столь тщательно оберегаемые заключёнными. Между ними всегда будет стена, и он всегда будет с одной её стороны, а такие, как Маки, — с другой. И совсем уж неприступная стена отделяет его от обитателей нулевой зоны, таких, как Тёскэ Ота, Рёсаку Ота, Такэо Кусумото, Сюкити Андо. Был ли оговор в деле Рёсаку или нет? Как могут активисты «Общества спасения Рёсаку Оты» с такой убеждённостью настаивать на невиновности заключённого, которого никто из них никогда и в глаза не видел? Кстати, то же самое можно сказать и о студентах из «Общества спасения Симпэя Коно». Они уверены, что он убил бакалейщика и его жену ради революции. В его ушах вдруг зазвучал визгливый голос: «Товарищ Коно, являющийся представителем беднейших слоёв пролетариата, совершил убийство, имея перед собой вполне определённую цель, а именно — революционным образом наказать супругов-бакалейщиков, принадлежащих к классу мелкой буржуазии». Студенты верят в Симпэя Коно. А вот их предводитель, тот толстяк, не верит. И кто прав? Если те, кто считает, что никому нельзя верить, тогда не стоит верить и Рёсаку. Непонятно как-то. Загадочное существо человек.

В коридоре начали перекличку санитаров. В половине двенадцатого они должны идти в больничный корпус и приступать к раздаче обеда. После того как Маки, поклонившись, удалился, Тикаки некоторое время сидел с отсутствующим видом и прислушивался к шагам санитаров в коридоре. Шарканье резиновых сандалий по бетонному полу ударяло по внутренней стенке его груди, болью отдавалось в сердце.

Подойдя к стеклянному шкафчику, Тикаки бессмысленно уставился на сверкающие инструменты: пинцеты, скальпели, иглодержатели, зажимы. Его, психиатра, никогда не бравшего в руки скальпель, завораживал металлический блеск хирургических инструментов. На средней полке стояла большая бутыль с широким горлом, до половины наполненная стеклянными шариками. Заходя в операционную, он каждый раз содрогался, когда ему попадалась на глаза эта своеобразная коллекция, собранная Таки, и до сегодняшнего дня у него не возникало желания её рассмотреть. Хорошенько приглядевшись, он обнаружил, что далеко не все шарики стеклянные, многие сделаны из других материалов — пластмассы, камня, нержавеющей стали; различались они и по степени обработки: одни были вырезаны грубо, кое-как, другие тщательно отполированы. Самые разнообразные шарики жались друг к другу, храня следы пальцев сделавших их мужчин. Эти шарики вытачивали и вшивали в свои половые органы заключённые, мечтавшие когда-нибудь в будущем доставлять удовольствие женщинам. Единственное предназначение этих шариков — находиться внутри крайней плоти, и тем не менее среди них есть великолепные экземпляры, вызывающие невольное восхищение. Можно только поражаться терпению, энтузиазму и упорству доктора Таки, не поленившегося извлечь и собрать такое количество шариков. Газеты, громоздившиеся до потолка в его казённой квартире, картонные коробки с тысячами спичечных коробков, марки, подставки под стаканы, велосипедные тормоза — он постоянно что-нибудь собирал, собирал любовно, несмотря на нападки «ведьмы», этим, вернее, ради этого он и жил. Скорее всего, шарики он считал самой ценной из своих коллекций, не зря же они горделиво красовались в самом центре запирающегося на ключ шкафчика.

Тикаки почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся, но никого не увидел. Он вышел в коридор и уже дошёл до энцефалографического кабинета, как его окликнули. Это оказалась молодая худенькая надзирательница, которую он видел в женском корпусе, когда произошла вся эта шумиха с самоубийством. Выражения её лица, словно присыпанного чёрной пудрой, он не разобрал. Чётко видны были только тонкие губы.

— Доктор, мне хотелось бы поговорить с вами.

— О чём? — Тикаки отодвинулся от окна, чтобы не заслонять свет: ему хотелось получше разглядеть её лицо. И тут же усмехнулся, подумав, что этим движением продемонстрировал свою растерянность. Но она действительно застигла его врасплох.

— Ведь Нацуё Симура не была больна?

Этого вопроса он и боялся. С того момента, как главврач сжёг его заключение о состоянии здоровья Нацуё Симура и поставленный им диагноз «кататимная амнезия» был предан забвению, в его душе тлела какая-то смутная, безотчётная тревога. Наверное, и утренний визит Фудзии поверг его в такое смятение именно поэтому.

— Нет, не была, — после некоторого молчания ответил он.

— Значит, она врала, когда говорила, что не помнит, как убивала своего ребёнка?

— Да.

— Какая страшная женщина! — Девушка надула бледные, не тронутые косметикой щёки. Тут в сердце Тикаки закралось подозрение — может, всё-таки она и была той особой в каске и в круглых очках, которая так вызывающе вела себя на семинаре по криминологии?

— Притворилась сумасшедшей, добилась того, чтобы все её, бедняжку, пожалели, а сама улучила миг, когда я утратила бдительность, и покончила с собой! Это же умышленное преступление!

— Ну-у…

— Почему вы тогда сказали, что она достойна сочувствия?

— Я не говорил, что она достойна сочувствия, я сказал, что пытаюсь войти в её положение.

— Что вы имели в виду? Что можно понять самоубийцу?

— Да.

— То есть вы готовы её оправдывать?