— А, какого черта! — прорычал он. «Сессна» круто свернула вправо и изящно развернулась, пока прямо под ней не замигал зеленый огонь пирса.

Остров Долменн

Вторник, 16 июня 1981 г.

После того как вертолет Барента пропал из виду и наступила тишина, оберет еще некоторое время стоял на месте, заложив руки в карманы.

— Итак, — наконец повернулся он к Солу. — Настало время прощаться, моя маленькая пешка.

— Мне казалось, что я уже стал слоном, — возразил Сол.

Вилли рассмеялся и подошел к креслу с высокой спинкой, которое прежде занимал Барент.

— Пешка всегда остается пешкой, — сказал он, усаживаясь с достоинством короля, всходящего на трон. Он бросил взгляд на Рэйнольдса, тот подошел и встал рядом.

Сол не отрываясь смотрел на оберста, однако успел заметить краем глаза, как Тони Хэрод отполз в тень и, положив голову своей мертвой секретарши себе на колени, издал какое-то тошнотворное мяуканье.

— Продуктивный день, не так ли? — спросил оберет.

Сол ничего не ответил.

— Герр Барент сказал, что ты сегодня убил по меньшей мере трех его людей, — слегка улыбнулся Вилли. — И как тебе нравится быть убийцей, еврей?

Сол на глаз прикинул расстояние между ними. Шесть клеток и еще около шести футов. Двенадцать шагов.

— Это были невинные люди, — продолжал оберет. — Оплачиваемая охрана. У них наверняка остались жены, дети. Тебя это не заботит, еврей?

— Нет. — Сол покачал головой.

— Вот как? — удивился Вилли. — Значит, ты осознал необходимость уничтожать невинные жизни, когда это требуется? Очень хорошо. Я боялся, что ты сойдешь в могилу с той же дешевой сентиментальностью, которую я уловил в тебе при первой нашей встрече. Это прогресс. Как и вся ваша убогая нация, ты понял, что невинных нужно убивать, если от этого зависит твоя собственная жизнь. Представь, как давила меня эта необходимость, моя маленькая пешка. Людей, обладающих моей Способностью, немного — может, один на несколько сот миллионов, не больше дюжины в каждом поколении. На протяжении всей истории таких как я боялись и преследовали. При первых же признаках проявления нашего превосходства нас клеймили, как ведьм и дьяволов, и безмозглая толпа уничтожала нас. Мы поломали зубы, пока не научились скрывать свой исключительный дар. Если нам удавалось спастись от пугливых скотов, мы становились жертвами других, обладавших такими же способностями. Когда рождаешься акулой среди тунцовых косяков, при встрече с другими акулами не остается ничего другого, как бороться за сферу обитания. Мне, как и тебе, удалось выжить. У нас с тобой гораздо больше общего, чем мы готовы признать, не так ли, пешка?

— Нет, — ответил Сол.

— Нет?

— Нет, — повторил Сол. — Я — цивилизованное человеческое существо, а ты — акула, безмозглая, безнравственная машина убийства, питающаяся отбросами, ты — рудимент эволюции, способный лишь хватать и глотать.

— Ты пытаешься спровоцировать меня, — ухмыльнулся оберет. — Ты боишься, что я оттяну твой конец. Не бойся, пешка. Это будет быстро. И скоро.

Сол глубоко вздохнул, пытаясь справиться с физической слабостью. Только бы не упасть на колени. Раны его все еще кровоточили, но болезненные участки тела онемели и потеряли чувствительность, что было в тысячу раз ужаснее. Сол знал, что для решительных действий у него остаются считанные минуты.

Но оберет еще не закончил своей тирады.

— Как и весь Израиль, ты болтаешь о морали, а ведешь себя так же, как гестаповец. Любое насилие проистекает из одного и того же источника, пешка. Страсть к власти. Власть — вот единственная истинная мораль, еврей, единственный бессмертный бог, и страсть к насилию — это его заповедь.

— Нет, — сказал Сол. — Ты безнадежное жалкое создание, которое никогда не поймет основ человеческой морали и того, что заложено в слове «любовь». Но я хочу, чтобы ты знал, оберет. Как и весь Израиль, я понял, что существует и другая мораль, которая требует жертвоприношений и власти над людьми, и что мы никогда больше не преклоним головы перед такими, как ты, и теми, кто вам служит. К этому взывают сотни поколений невинных жертв. И выбора здесь нет.

Оберет печально покачал головой.

— Ты так ничему и не научился, — прошипел он. — Ты так же сентиментально глуп, как и твои недоразвитые сородичи, которые послушно шли в печи, улыбаясь и дергая себя за пейсы, и уговаривали своих умственно отсталых детей следовать за собой. Вы — безнадежная нация, и единственное преступление фюрера — что он не достиг своей цели по полному вашему истреблению. И все же, когда я убью тебя, пешка, я сделаю это не из личных соображений. Ты хорошо послужил, но ты слишком непредсказуем. И эта непредсказуемость не согласуется с моими дальнейшими планами.

— Когда я убью тебя, — сказал Сол, — я сделаю это исключительно из личных соображений. — И он шагнул к Вилли.

Оберет устало вздохнул.

— Ты умрешь сейчас. Прощай, еврей. Сол ощутил сильнейший мозговой удар, пронзивший его до основания позвоночника, — он был столь мощным и непреодолимым, словно Сола насадили на стальной прут. В то же мгновение он почувствовал, как его собственное сознание сдирается с него подобно тому, как срывают одежду с насилуемой жертвы, и как где-то у основания мозга пробуждается Тета-ритм, запуская в мозжечке фазу быстрого сна, превращая его в лунатика, в ходячий труп, неспособный контролировать собственные действия. Но даже несмотря на то, что его сознание было отброшено на темные задворки мозга, Сол продолжал ощущать внутри присутствие оберста — его зловоние, столь же острое и болезненное, как первый раздирающий легкие вдох ядовитого газа. И еще перед тем как произошло разделение его сознания он успел отметить изумление оберста, ибо включение фазы быстрого сна запустило поток воспоминаний и впечатлений, гипнотически внедренных в подсознание Сола и теперь взрывавшихся, как мины на поле озимой пшеницы.

Проникнув в мозг Сола Ласки, Вилли фон Борхерт внезапно столкнулся с другой личностью — хрупкой, конечно же, созданной гипнозом и облекающей тонкие нервные центры в жалкую оболочку из фольги, претендующую на звание истинных доспехов. Оберет в своей практике встречался с чем-то подобным лишь однажды, когда в 1941 году с группой боевиков ликвидировал несколько сотен пациентов в литовской психиатрической больнице. От скуки, за несколько секунд до того как пуля солдата СС выбила мозг у безнадежного шизофреника, Вилли проскользнул в его мысли. Тогда оберста тоже удивила вторая личность, внедренная в сознание, но справиться с ней оказалось не сложнее, чем с первой. Он был уверен, что и в данном случае не возникнет никаких проблем. Вилли снисходительно улыбнулся этим жалким потугам еврея удивить его и, прежде чем уничтожить безнадежное творение Сола, несколько секунд помедлил, смакуя его.

Двадцатитрехлетняя Мала Каган несет в печь крематория 6 Аушвице свою четырехмесячную дочь Эдек, сжимая в правом кулаке лезвие бритвы, которое она прятала все эти месяцы. Офицер СС врывается в толпу обнаженных, медленно передвигающихся женщин. «Что тому тебя, жидовка? Отдай мне». Сунув ребенка своей сестре. Мала поворачивается к эсэсовцу и открывает ладонь. «Получи!» — кричит она и разрезает ему лицо лезвием. Офицер вскрикивает и отскакивает назад, закрыв лицо руками, кровь сочится между пальцев. Дюжина эсэсовцев поднимают свои автоматы, когда Мала с бритвой в руке делает один шаг им навстречу. «Жизнь!» — кричит она, и все двенадцать автоматчиков стреляют одновременно.