лицом – к дальнему краю поля, где неподвижно воздвиглась шеренга полицейских в прозрачных шлемах, в камуфле, с дубинками и пластиковыми щитами.

Гомон, достигший ушей грибника, ничего хорошего не предвещал.

– Аллах акбар!..

– Во имя Отца и Сына…

– Менты поганые!..

Так это что же (подумалось Савелию), не только митинги, но и отдельные исторические события можно объявить несанкционированными? Хотя чем вам митинг не историческое событие?.. Следующая мысль была из парадоксальных: слушайте, а ведь появись полиция вовремя у речки Непрядвы в 1380-м – не исключено, что история наша двинулась бы совершенно иным путём…

– Повторяю для непонятливых! – громыхнул мегафон. – В противном случае…

И Савелий Павлович наконец-то сообразил испугаться. Трудно было сказать, за кем останется неухоженное поле боя: за рослыми кольчужниками или за столь же рослыми блюстителями порядка. В душе молодой словесник принял сторону кольчужников, и, поверьте, не из фрондёрских настроений – уж больно умилило его чёрное знамя с иконой. Однако дальнейшее пребывание на опушке явно становилось опасным – поди ещё пойми, что лучше: огрести по кумполу резиновой палкой или же тупым, но металлическим клинком.

Преследуемый хрипом и громыханием мегафона, незадачливый грибник отступил поглубже в рощу и, достигши места недавней вырубки, присел в ошеломлении на один из пеньков. Вот тебе и успокоил нервы… Вот тебе и сходил по грибы…

Самым правильным поступком в такой ситуации было подхватить отягощённый шампиньонами кузовок и, не искушая более судьбу, двинуться прямиком к остановке автобуса. Однако воя и лязга, сопутствующих побоищу, с опушки не доносилось, мегафон тоже умолк – и любопытство взяло верх над благоразумием.

Савелий Павлович был уже готов встать, вернуться, посмотреть, чем кончилось дело, когда неподалёку послышались хруст веток, побрякивающие шаги – и на поляну, тяжело ступая, вышел русский ратник. С железным шорохом сел на свободный пень, уронил меч, снял шелом, оказавшись приятным молодым человеком лет двадцати с небольшим. Русобород, могуч, широко раскрытые серые глаза, кудри до плеч. Из-под кольчуги виднеется монашеская ряса. Не иначе Пересвет. Если так, то ответственную ему роль доверили.

– Слава те Господи… – обессиленно выдохнул воинствующий инок и с чувством перекрестился.

– Что там? – спросил Савелий Павлович.

Сидящий перевёл на него взгляд, пошевелил губами.

– Агаряне… – страдальчески выдохнул он. – Чистые агаряне, Гос-споди, блин, помилуй…

Савелий Павлович кашлянул:

– Простите… А вы кто?

Ратник к тому времени перевёл дух, серые глаза его прояснились, на устах обозначилось некое подобие улыбки.

– По игре или по жизни?

– Мм… – Савелий Павлович растерялся.

– По игре – Ослябя, – видя его замешательство, представился ратник. – По жизни – иеродиакон Илиодор. В миру – Василий.

– Да что ж у вас имён так много? – подивился педагог.

– Одно – для Бога… – степенным баском отвечал Ослябя – Илиодор – Василий. – Другое – для людей. Третье – по игре…

– Как же к вам обращаться?

– Зовите Аскольдом.

– А Ослябя?

– Ослябя я только сегодня, – пояснил могучий инок. – Постоянное имя – Аскольд.

– Так… – Савелий Павлович потёр висок. – Но всё-таки вы… – другая его рука неуверенно взмыла в сторону опушки, – реставраторы?

– Реконструкторы, – поправил Аскольд – Ослябя и закручинился. – Нет… – с покаянным вздохом молвил он спустя малое время. – На полный рекон у нас ни денег, ни людей не хватит. Ролевики мы…

Педагог был сильно разочарован. Восстановить в подробностях какой-либо момент истории он полагал делом серьёзным и достойным, а вот ролевые игры искренне считал блажью. Как-то даже неловко: взрослые люди, а сами, как мальчишки, бегают с сабельками по заливным лугам, то гномами себя воображают, то ушкуйниками. Участие же монаха в столь неподобающей забаве и вовсе ни в какие ворота не лезло.

Как хотите, а Савелий Павлович готов был уже принять сторону полицейских с дубинками и пластиковыми щитами.

Следует пояснить, что у молодого словесника имелись к ролевым играм претензии личного порядка. Неизвестно, как обстояли дела в других учебных заведениях столицы, но старшие классы той школы, где он преподавал, тоже были поражены этим поветрием, хотя трудно сказать, в какой степени оно мешало учебному процессу и мешало ли вообще. Читали ролевики, по нашим временам, изрядно, однако что они читали?! Однажды, отчаясь понять загадочную душу учащихся, педагог взялся за «Властелина Колец». Одолеть – одолел. Очарован не был. Ни тебе психологической сложности, ни глубоких нравственных проблем…

– Так… – цедил он, постукивая карандашиком по раскрытому классному журналу. – Значит, отчества Анны Карениной мы не помним… А как звали королеву эльфов у Профессора?

Лес рук.

– Слава, – болезненно морщась, допытывался он после уроков у долговязого хорошиста, – ну почему обязательно Толкин? Почему вы, например, не устроите игру по «Дон Кихоту»? Можно сказать, первый ролевик, предшественник ваш… свихнулся на том же, на чём и вы, только века на четыре раньше…

Разговор, помнится, происходил на школьном дворе. Верзила в маечке с надписью «Вырасту, буду Сауроном» стоял перед Савелием Павловичем, опершись на длинномерный предмет в чехле, и мечтательно смотрел поверх головы преподавателя, словно прикидывал, а не отоварить ли зануду Савушку этим самым предметом по тыковке. Потом, должно быть, осознав несбыточность подобных мечтаний, очнулся, скривил физию в пренебрежительной ухмылке:

– Чего там играть?.. Он же псих!

Воля ваша, а за Сервантеса было обидно.

– Ну хорошо, – продолжал домогаться въедливый инженер человеческих душ. – Берёте вы книгу. Раздаёте роли. Начинаете импровизировать… А для кого это всё? Зритель где?

– Мы сами…

– Нет, позволь! Вы – исполнители. А любое искусство требует адресата. Читателя, слушателя…

Дылда моргал.

– Так то искусство, а то игра… – говорил он, явно озадаченный туповатостью своего классного наставника.

Но Славику-то семнадцать (что с него возьмёшь!), а иеродиакону-то – под тридцать уже!

* * *

Кукушка в роще осваивала хореи: кý-ку, кý-ку, кý-ку… Приостановилась, сосредоточилась – и выдала стопу дактилем: кý-ку-ку…

– И всё-таки как же это вы? – сокрушённо спросил Савелий Павлович. – Духовное лицо – и вдруг неформал…

– Да это я ещё с семинарии… – с некоторой неловкостью признался Аскольд. – Пришёл на Поляну, попросил: научите фехтовать. Потом усомнился: блин, а уместно ли? Мне ведь ещё сан принимать… Пошёл к духовнику. Тот говорит: фехтуй на здоровье. Главное, чтобы разум твой не мутился…

– И как? – не удержавшись, полюбопытствовал Савелий.

– Да мой-то не мутится, – с досадой молвил инок. – А вот у властей… Сами видели! – Умолк, помрачнел. – Не дай Бог, до настоятеля доберутся… – пробормотал он едва ли не со страхом.

– А-а-а… – сообразил Савелий Павлович и невольно понизил голос. – То есть вы тайком от вашего начальства…

– Да нет же! – жалобно вскричал Аскольд. – Настоятель-то меня как раз на игру благословил! Нет, говорит, в ней греха. Актёров вон Господь