И наконец, заключительной стадией кризиса стали референдум на Украине о выходе из СССР и Беловежское соглашение. Беловежское соглашение отнюдь не было причиной прекращения существования такой формы государственности России, как Советский Союз. Крушение государства, большую часть своей истории просуществовавшего в формах унитарной, жестко централизованной державы, стало следствием лавинообразного нарастания экономических, политических и социально-психологических причин кризиса власти.

XX век начинался для страны гибелью империи; конец века ознаменовался исчезновением с географической карты мира Советского Союза.

СССР был образован 30 декабря 1922 г. и прекратил свое существование 25 декабря 1991 г. Россия осталась. В очередной раз в своей многовековой истории изменив форму политической организации, она осталась сама собой, но одновременно и изменилась, получив опыт 69 лет существования в Союзе Советских Социалистических Республик и 74 лет жизни под властью партии большевиков.

В истории России начался новый период.

Примечания

См.: Материалы делегату XXVHI съезда КПСС. М., 1990. С. 16.

См. там же. С. 18, 20.

Противодействие союзного центра обозначилось только в событиях в Прибалтике в январе 1991 г. и в Москве в августе 1991 г. Другое дело, что крушение СССР усилило сепаратистские тенденции и национальные конфликты, которые десятилетиями тлели на Кавказе, в Молдавии, в Средней Азии.

POST SCRIPTUM ко второму изданию

•

Книгу я начал писать в марте 1992 года. Она была закончена в 1996 году. Это исследование возникло из естественного стремления историка понять, что случилось со страной в конце XX в., почему перестал существовать Советский Союз, растаял в течение нескольких месяцев. С момента распада СССР изменился мировой порядок, окончательно перестала существовать та политическая конструкция, которая сложилась после Второй мировой войны. Завершился этап мировой истории. Нам довелось быть свидетелями этого события. Без сомнения, крушение СССР и советской власти на десятилетия и века станут одной из центральных тем для отечественной и мировой исторической науки.

В работе над книгой был и другой, личный интерес. Она была написана в основном тогда, когда я возглавлял архивную службу России. За пять лет работы (с 1990 до начала 1996 г.) руководителем Государственной архивной службы — Главным государственным архивистом России — мне пришлось вблизи наблюдать деятельность власти на критических, кризисных этапах истории страны (а кризисов на эти пять лет пришлось немало!). В прямом и точном смысле этого слова удалось видеть гибель СССР, КПСС и их важнейших институтов. На моих глазах, а отчасти — и ,;ри личном участии возникали институты новой и возрождались традиции старой, дооктябрьской государственности1

Трудно было не задуматься — почему, как и кем делается история, как сегодняшние альтернативы развития укладываются на следующий день в прокрустово ложе безальтернативного прошлого.

Возникала пугающая историка мысль о том, что богатство конкретного исторического процесса не исчерпывается тем, что мы называем историческими источниками, не может быть упаковано в архивные папки или учтено в каталогах библиотеки. Поведение и отдельного человека во власти, и общественных групп самым существенным образом зависит от настроений и размышлений, индивидуального миропонимания и особенностей воспитания и образования, общественных ожиданий и личных амбиций — словом, от того, что, как правило, не формулируется в виде неких документов. Никакие группы аналитиков, никакой аппарат или «окружение», никакие формальные институты власти не могут заменить этот «принцип дополнительности»2 в определении действий «человека во власти» (замечу — как и любого другого человека).

Это неуловимое самоосознание, наряду с профессиональными приемами и методами исторической науки, служит средством познания прошлого и настоящего, понимания «духа истории», ее смысла. Историк-современник, историк внутри изучаемого им исторического процесса (в любой ипостаси этого процесса) всегда обречен на обвинение в предвзятости — и справедливо3, потому что он вынужден нарушать заповедь античных историков — взирать на прошлое без гнева и пристрастия. Однако у него есть и другая, счастливая, возможность — отразить свою правду оставаясь при этом на прочной основе свойственных его времени методов и методик исторической науки, дополнять (или корректировать) понимание, которое есть «на кончиках пальцев» современника — участника событий, со знанием историка-профессионала.

Эта книга стала попыткой сочетать использование собственно исторических методов исследования и конкретных наблюдений и знаний «человека из власти». Отмечу, что «открытие архивов)» и вовлечение в научный оборот большого числа важных документов позволяло сравнить, что задумывалось и что из этого вышло, сопоставлять благие намерения и их осуществление.

Книга была издана в Российской академии государственной службы в 1998 г. Она вызвала определенный интерес, о чем свидетельствуют рецензии в научной печати и в средствах массовой информации5, споры в профессиональной среде. Замечания касались по преимуществу двух вопросов.

Первый из них — это оценка историографии.

Второй — это оценка источниковой базы для изучения проблемы, заявленной в книге.

Поэтому в послесловии остановлюсь именно на этих вопросах.

Замечу, в качестве предварительного условия, что существует очевидная зависимость и взаимообусловленность между состоянием историографии и доступностью и изученностью источников.

Хочу отметить, что для исторического сознания характерна не только преемственность, не только осознание непрерывности истории. Изучение России вынуждает сделать вывод о том, что историческому сознанию свойственны своего рода разрывы, прерывность. Эти разрывы связаны с революционными событиями или с политическими тенденциями, порождавшими стремление представить «с чистого листа» очередной этап истории[1]. Понять состояние историографии проблемы власти в послевоенном СССР невозможно без понимания этого разрыва и предпринимаемых в разное время попыток его преодоления. Отсюда и некоторый исторический экскурс в историографию, отнюдь не претендующий на полноту.

Будучи последовательными в своем стремлении «переходить с точки зрения культуры на точку зрения цивилизации», творцы культурной революции в СССР замыслили даже программу отказа от кириллической письменности в стране и замены ее на латиницу. Наркомпрос РСФСР с конца 20-х гг. полным ходом вел дело к введению латинских шрифтов8 Запоздалым эхом идеи «мировой революции» звучали в 1930 г. слова А. В. Луначарского: «Отныне наш русский алфавит отдалил нас не только от Запада, но и от Востока...» Подкомиссия по латинизации русской письменности, созданная в Главнауке при Наркомпросе, объявила русский алфавит «пережитком классовой