Гобзиков замолчал. Понял, что чересчур разоткровенничался.

– Я вообще-то к тебе по делу... – начал я.

– А на чем ты добрался? – перебил меня Гобзиков.

– На мопеде. Там оставил...

Я махнул рукой.

– У тебя «Иволга»?

Я чуть не плюнул, но спохватился:

– Да нет, «Иволги» не было, японца взял...

– А, ну да... – Гобзиков отвернулся.

– «Хонда» бензина меньше жрет, – объяснил я. – И масло туда можно обычное заливать, а в «Иволгу» только высшей очистки.

– Ясно, – кивнул Гобзиков на кофр. – Это у тебя видеокамера?

– Ага, – подтвердил я. – Велели заснять, ну, как я...

– Отлично! – обрадовался Гобзиков. – Видеокамера – это как раз то, что нужно! Становись вон туда!

Гобзиков указал пальцем в угол сарая. Ожил Гобзиков, ожил.

– А как же извинения?

– Потом, потом. Видишь ли, я радиоприемник вроде наладил, хочу сейчас в эфир выйти, а ты как раз снимешь, чтобы все это было зафиксировано. Хорошо?

– Хорошо...

– Да, и это... синяки у меня, ну сам понимаешь...

– Ну да, глупо выглядеть будет.

Я отошел в угол и стал настраивать камеру. Гобзиков возился со своим приемником, чего-то вертел, чем-то щелкал, на стрелочки смотрел. Затем он принял на стуле торжественную позу, сделал мне знак и замкнул рубильник.

Радиоприемник загудел, лампы стали разогреваться, запахло электричеством, внутри ящика что-то задребезжало, а сам он стал подскакивать. Гобзиков пустился крутить ручки настройки. Из динамиков послышался эфирный вой и космический скрежет, затем тупое китайское сюсюканье, затем вдруг что-то резко щелкнуло и стало тихо.

– Получилось... – сказал Гобзиков.

Внутри приемника с треском лопнула лампа, и над крышкой поднялось молочно-зеленое свечение, неприятное для глаз. И звук какой-то появился, у меня от него сразу челюсти заболели. Молочное марево задрожало и стало закручиваться в плотную спираль. Я почувствовал, как кожу с левой щеки начинает стягивать, испугался, что и самого меня затянет в эту спираль, и схватился за какой-то старый телевизор. Но камеру из рук не выпустил.

– Снимай! – крикнул Гобзиков.

Вой усилился. Недавно я видел по телику передачу про терменвокс, так вот звук в сарае получался приблизительно такой, какой издавал терменвокс[6]. Будто кошку медленно прокручивали в мясорубке.

Зеленая пелена поползла по сторонам, сарай наполнился колеблющимся лазерным дымом, Гобзиков крикнул:

– Ложись!

Я послушно хлопнулся на пол. Звук перешел в вой, затем в рев, затем зеленый цвет резко стал красным, воздух лопнул, и под потолком сарая поплыл огонь. Такой огонь получается, когда горит газ. Синеватый, даже лиловый, чуть колеблющийся, наполненный оранжевыми прожилками. Мгновенно стало жарко и трудно дышать, я понял, что выгорает воздух.

– Егор, – позвал я. – Может...

– Снимай! – завороженно прошептал Гобзиков. – Снимай!

– Что снимать-то?

– Все!!!

Я снимал. Огонь расползался под потолком. Запахло горелой клеенкой, потом под потолком хлопнуло, огонь всосался в какую-то щель и пожара не стало.

– Бежим! – Гобзиков схватил меня за руку и потянул в сторону выхода.

Я медленно перекатился на живот и пополз за Гобзиковым.

Мы выбрались на воздух и отдышались.

– Что это там случилось? – не понял я. – Почему все погасло?

– Не знаю. – Гобзиков лежа пожал плечами. – Иногда такое с пожарами бывает. Самопроизвольное самопогашение. Что-то с тягой. Воздух заканчивается, огню больше нечем гореть, и огонь вытягивается туда, где есть кислород. А там, где есть кислород, нет материала для горения – и все, пожара больше нет. Так, наверное, и вышло. А вообще здорово все получилось!

– Это ты называешь получилось? – усмехнулся я и вытер с лица сажу.

– Конечно, получилось! – улыбнулся Гобзиков. – Я три месяца возился, и у меня ничего не получалось, а сегодня...

– Сарай чуть не сгорел, – напомнил я.

– Да черт с ним, с сараем! У меня получилось! Ты все записал?

– Записал. – Я похлопал по камере.

– Здорово! – Гобзиков взял какое-то ведро и уселся на него. – Сегодня великий день...

– Да уж, – согласился я. – Великий до зеленки... У меня великие дни просто стаей пошли, один за другим.

– Такое бывает, – сказал Гобзиков. – Ты вот астрономией увлекаешься, ты должен знать.

Интересно, откуда Гобзиков знал, что я увлекаюсь астрономией?

– Все предметы в пустоте притягиваются друг к другу. И события в пустоте не могут оставаться одинокими, все события тоже притягиваются. Стоит произойти одному событию – как тут же к нему спешит другое.

– Интересная теория, – сказал я.

– Да, – согласился Гобзиков. – Жаль, что не я ее выдумал.

– Да... Хорошо, что не сгорели...

Я спрятал камеру.

– А я второй раз уже горю, – сказал Гобзиков.

– Сарай-то все-таки оплавился вроде бы. Крыша. Мать не будет орать?

– Не будет. А с сараем ничего не поделаешь. Издержки производственного процесса. У меня все время что-то взрывается и горит... А сарай давно велели снести, а у нас все руки не доходят... Рано или поздно я его все-таки сожгу. Жалко аппарат только...

Со стороны города послышались вопли пожарных сирен.

– Со спутника, что ли, засекли, – предположил наивный я.

– Соседи стуканули, – объяснил Гобзиков. – Что за люди...

Я поморщился.

– Слушай, – сказал я Гобзикову, – я, пожалуй, оторвусь, а? У меня уже два предупреждения, не хочется еще в пожарную сводку попасть. Зучиха тогда вообще сожрет, со всем кишечником... Мать уехала на курорт, камни к себе прикладывает, так если она вдруг прознает, она их ко мне прикладывать начнет. А они горячие, сам понимаешь...

– Конечно, – кивнул Гобзиков. – Понимаю. Я скажу, что замыкание случилось... Слушай, потом пленку-то можно будет посмотреть?

– Я тебе DVD сделаю, – пообещал я.

– Да у нас плеера нет...

– Как нет? – не понял я. – А, ну да... Хорошо, тогда приходи ко мне, у меня и посмотрим. Пойдет?

– Пойдет, – кивнул Гобзиков.

– Номер свой дай. – Я достал мобильник и внес в память телефон Гобзикова.