садоводстве не было. На каждом участке стоял неприметный домик, оснащенный доской с дыркой, под которую подставлялось ведро. В него разрешалось справлять только большую нужду: во-первых, ведро с жидкостью было тяжелое и быстрее наполнялось, а во-вторых, человечья моча богата нитратами и портит урожай.

Раз в неделю, а то и в несколько дней, небрезгливые дачники сливали ведро в выгребную яму, которая была разделена на четыре части. Очередность строго соблюдалась, так как отходы должны были настаиваться как минимум три года. Чтобы амбре не разносилось по окрестностям, яму засыпали торфом и опилками. В конце сезона яму закрывали досками, на следующий год заполняли другую, и так далее. На третий год дерьмо вперемешку с опилками и пищевыми отходами превращалось в царский компост и шло на удобрение урожая. Урожай съедался, переваривался и пополнял компостные ямы – такой вот круговорот дерьма в природе. Процесс кропотливый, неприятный и долгосрочный. Поэтому хуторская корова считалась священным животным, ей поклонялись и всячески старались ублажить.

* * *

Наша местная благодетельница ко всем прочим достоинствам обладала и весьма незаурядным характером. Всех нормальных коров звали Зорьками, Звездочками, ну в крайнем случае Машками. Они и вели себя как нормальные коровы: сонно жевали траву, отгоняя хвостами назойливых слепней, исправно доились, безразлично подставлялись, когда их крыл бык-производитель, не испытав коровьего оргазма от минутного соития.

Наша местная корова была особенная. Когда ее мама Мурка была на грани отела, на хутор к бабушке и дедушке приехал внук, перевести дух от зубрежки на первом курсе медицинского института, а точнее, поправить здоровье после бесконечных возлияний и любовных встреч в общежитии, которые привели к лечению триппера и переэкзаменовке по биохимии.

Биохимию надо было сдать кровь из носу, потому что стипендии незадачливому внуку и так было не видать, как и своих оттопыренных ушей, но вылететь из института означало загреметь на два года в армию, а по сравнению с двухгодичным сроком на солдатских нарах цикл Кребса[3] казался отдыхом на лужайке. На одной из таких лужаек и разрешилась корова Мурка чудесной здоровой телочкой. Понаблюдав за процессом родов и пару раз чуть не выблевав собственный желудок, незадачливый будущий медик пришел к выводу, что акушерство и гинекология его не интересуют, а последствия практических занятий по предмету могут быть совершенно непредсказуемыми и абсолютно не входящими в его планы. Его начали мучить ночные кошмары, в которых он сначала любовно оглаживал девушку в белом подвенечном платье, потом платье покрывалось черными пятнами, превращаясь в шкуру, бока девушки наливались, пока она сама не превращалась в корову-производительницу, из чрева которой чья-то грубая рука доставала ребенка размером с теленка. Студент просыпался в горячечном поту и в беспамятстве хватался за цикл трикарбоновых кислот как за спасательный круг, с облегчением погружаясь в мир лактат- и пируватдегидрогеназ.

Народившуюся телочку он, желая щегольнуть ученостью, назвал Дегидрогеназой. Мудреное слово оказалось не по зубам бабушке и дедушке, и, когда студент отбыл в город, Дегидрогеназа, к имени привыкшая и только на него откликающаяся, превратилась в Гидру.

Студент, между прочим, биохимию сдал на отлично, остался потом на кафедре. Пока учился, работал лаборантом, после окончания института поступил в аспирантуру, защитился и дослужился до профессора. В институтской зачетке у него была только одна тройка – по акушерству и гинекологии, которую и то поставили с натяжкой, уж больно просил за него завкафедрой биохимии.

Характер у Гидры был под стать имечку. Со временем она из норовистой телушки выросла в упрямую и вредную корову. Естественно, хозяева неоднократно пытались сводить ее с быком, потому что, как известно, до первых родов корова молока не дает, а держать яловую на хуторе было не с руки.

Кого только не приводили Гидре! Даже известный на весь район лучший бык-производитель Динамит потерпел фиаско. Поигрывая мышцами, а также другими необходимыми атрибутами оплодотворения, он несколько раз подкрадывался к Гидре с гладкого тыла. Но Гидра блюла свою честь лучше послушниц женского монастыря. Динамит, больно получив рогами в бок, сник и отправился восвояси не солоно хлебавши. Причем не менее брутальный хозяин честно пытался выступить в роли играющего тренера, грубо и неделикатно делясь жизненным опытом по части покрытия особей женского пола. Пустая трата времени и энергии! Оба ушли со двора пристыженные, размышляя о превратностях судьбы. А тем же вечером владелец Динамита впервые получил от ворот поворот от кладовщицы местного сельпо, что, похоже, означало конец осеменительной карьеры для обоих чемпионов.

Хозяева хутора уже готовы были везти строптивую корову на продажу, но однажды Гидра углядела на ромашковом лугу мирно пасущегося быка Федю. Если бы Карельский перешеек был немного ближе к Африканскому континенту, можно было бы предположить, что его укусила муха цеце. Растолкать Федю не мог никто, даже самая брехливая собака пастуха, которой однажды удалось поднять из берлоги медведя.

Меланхоличный Федя разбудил в Гидре материнские чувства. Она смотрела на него печальным коровьим взглядом и призывно мычала. Федя то ли не понимал, то ли ему было лень, знай себе продолжал сонно жевать траву. Гидра уже и терлась об него боком, и игриво дула в ухо – все было бесполезно.

Когда стало ясно, что естественным путем расшевелить Федю не удастся, пригласили специалиста по искусственному осеменению.

Поскольку владельцы коровы не сомневались, что семя любого другого быка не приживется в теле строптивой Гидры, то для столь деликатного процесса решили использовать Федю. Ну, взяли быка не за рога, а за кое-что другое и с большим трудом таки получили дозу драгоценного семени. Гидра через дырку в коровнике внимательно следила за манипуляциями и ревниво мычала.

Впрочем, как только осеменитель зашел в стойло, Гидра охотно приняла позу ожидания и терпеливо снесла унизительный процесс искусственного оплодотворения. Как говорится, плохонький мужичок лучше, чем никакой. В положенный срок Гидра легко отелилась. Но Федя теленка не признал, смотрел равнодушно, словно бы и не замечал. Гидра повздыхала-повздыхала и приняла нелегкую судьбу матери-одиночки. Присмирела, до самозабвения полюбила телочку, которую без всяких биохимических изысков назвали Стрекозой, за игривый и легкий характер. Гидра аж заливалась молоком, так что хватало не только на Стрекозу, но и на жителей двух соседних садовых участков. Парное молоко было жирное, вкусное, сладковатое, а главное – мгновенно скисало после грозы, что по народным приметам считалось единственным достоверным признаком по-настоящему свежего молока.

* * *

Детям же ни от грозы, ни от солнца ничего не делалось. Нас было не загнать домой, и мы целые дни проводили на поляне за последней линией участков. Не думаю, что это