отражаю. Чем ближе к девочкам, тем я внимательнее и собраннее. Будто приближаюсь к месту силы. Кстати, возможно, так и есть.

Выдернув меня из всей этой жесткой обстановки, Лев снова дал мне возможность обдумать происходящее. И больше я не совершу такой глупости, не убегу от него. Ведь он был прав, во всем, что он говорил и делал, был смысл.

Я позволила эмоциям захлестнуть себя, и теперь мне придется долго разбирать последствия своей самодеятельности.

Машина останавливается около моего дома, и я даже не спрашиваю, откуда он знает адрес. Лев непостижим, во всяком случае, для меня.

Он выходит и открывает дверь, помогая мне выйти из машины. В этот раз — это не обходительность, а необходимость. Меня ощутимо потрясывает, от переживаний я чувствую слабость в каждой мышце.

Молча закусываю указательный палец, чтоб не разрыдаться. Как представлю, что дочки сейчас сбегут по лестнице и будут спрашивать, что случилось с папой… И что я сама это натворила.

— Мне страшно, — еле слышно сиплю я.

Лев берет меня и разворачивает так, чтобы свет фонаря падал ему в лицо — специально так делает, хочет, чтобы я видела его глаза. Кладет мне руки на плечи и смотрит темным, проникающим взглядом, от которого у меня перехватывает дыхание.

— Послушай меня, ты справишься. Я не сказал тебе этих слов в прошлый раз, и ты не выдержала. Прости.

— Ты просишь у меня прощения? — мне впору рассмеяться, но почему-то горло перехватывает спазм. Боюсь дышать, чтоб не разрыдаться.

— Да, надо было сделать все по-другому. Ты не смогла держать эмоции под контролем. Но сейчас, я знаю, ты справишься.

Может быть вера этого сурового человека придала мне сил, но к дверям я подхожу с гордо поднятой головой. Лишь слегка дрожащей рукой привычным движением отвожу от лица прядь темных волос прежде, чем нажать на звонок. Не хочу заходить в дом, в ярко освещенной прихожей их может испугать моя бледность.

Легкий топот, радостные крики, дверь распахивается и сразу четыре руки обнимают меня.

Зарываюсь носом в их макушки и вдыхаю знакомый теплый запах.

«Какой же ты идиот, Марк. Теперь это только моё.» И я отважно шагаю в освещенную комнату, девочки не поймут по моему лицу ничего.

Закрывая дверь вижу, как мужчина на противоположном конце улицы приветственно поднял руку. Машу ему в ответ и закрываю двери.

Сразу перебиваю тарахтящую няню, которая начинает подробно рассказывать, как прошел день и отпускаю ее домой с премией за переработку. Ей и так пришлось задержаться.

— Мама, а где папа? — настороженно интересуется Ксюша, когда дверь за няней закрывается. Она даже выглядывает на улицу, чтобы удостоверится, что его нигде нет. — Вы же вместе уходили?

— Да, в гости, — добавляет Даша.

— Папе пришлось срочно уехать на работу, он там останется.

— Он же завтра вернется?

— Завтра он вам позвонит, — очень надеюсь, что именно так и будет. — Чем скорее вы уснете, поросятки, тем скорее будет папин звонок.

Ксюша засыпает быстро, Даша ворочается с боку на бок, будто ее что-то тревожит.

Мам, — шёпотом спрашивает она. — Можно я тебе расскажу кое-что…

Сердце сжимается от ужаса, сейчас она скажет, что знает, что видела папу с другой тетей или спросит, что случилось с отцом… Мало ли что!

— Да, конечно, милая. — стараюсь, чтобы голос звучал максимально естественно.

— Мам, только это секрет, обещай, что никому не расскажешь. Даже папе, — Даша делает большие глаза.

— Конечно, солнышко…

Даша от волнения жует губы и потом и вовсе смущенно прячет лицо.

— Ксюша спросила меня, нравится ли мне Денис, а я сказала, что нет, — из-под одеяла доносится такой слабый бубнеж, что я с трудом различаю слова.

Секундная оторопь. Не сразу понимаю, о чем идет речь и недоуменно хлопаю глазами.

— Так, погоди, доча. Какой Денис и что случилось?

Из-под одеяла показывается пунцовое лицо Даши, она опасливо смотрит на спящую сестру, и продолжает.

— Нам с Ксюшей нравится один мальчик. Денис. Он такой… В общем, он даже Харитонову в нос дал.

— Харитонов, это который второгодник?

— Да, представляешь, какой Денис отважный… Смелый и сильный.

— Понимаю ваш выбор и одобряю. А что случилось с Ксюшей?

— Ну я знаю, что Денис нравится Ксюше, потому что она об этом мне сказала. А она не знает, что Денис нравится мне тоже. Но мам, если бы я сказала правду ей, Ксюша бы тоже не стала с ним встречаться. Денис ведь не может на нас обеих сразу жениться.

— То есть уже все так серьезно? — она такая милая, что я не могу сдержать улыбки.

— Ну мама, что ты как маленькая, — взволнованно шепчет Даша. — Мы же дети еще. Конечно, не все сразу. Мы вырастем сначала, но ты же сама говорила, что вы с папой со школы были знакомы…

Меня пронизывает ознобом. Что ждет нас с Марком? Явно, развод? И это ударит в первую очередь по моим девочкам. Которые пока верят, что детская дружба может перерасти в любовь на всю жизнь.

— Ты думаешь, что Ксюша откажется от Дениса из-за тебя?

— Да, конечно, откажется, — дочка трогательно прижимает к груди руки, будто не сомневается, что можно поступить по другому. — И я не знаю, как правильно сделать. Сказать правду — тогда Денис не достанется никому, а так хотя бы Ксюша будет счастлива. А, если я буду врать — то это нехорошо. Ведь врать всегда нехорошо! И вдруг Денис с Ксюшей поженятся потом, мне будет больно.

Не только у меня в этой комнате разбито сердце. И как объяснить этой девочке, что что жизнь состоит из разочарований, когда я сама с трудом сдерживаю слёзы.

Я обнимаю дочку, усаживаю ее на колени и прижимаю ее к груди. Какие у меня добрые и умные дети.

— Выбор, действительно, сложный. Я даже не знаю, что тебе посоветовать. — тихонько баюкаю Дашу, как несколько лет назад, когда она была совсем крошкой.

— А как бы поступила ты, мам? — Поднимает на меня блестящие глазки.

— Я бы сказала правду, Даша. Потому что сестра — это семья, и она будет у тебя всегда. И вместе вы найдете выход из любой ситуации. Ксюша тебя поймет. Может быть поплачет немного, потому что, скрыв правду, ты дала ей надежду…

— Тогда мы будем вместе с ней плакать, — отвечает моя девочка. — Вместе плакать не так грустно, потому что не чувствуешь, как тебе одиноко.

Я успокаиваю дочку и чувствую себя предательницей. Но как объяснить, что боль от правды может быть такой разрушающей и сильной, что иногда для защиты