– Все эти ежики, зайчики, бабочки… – Воркис утирает со лба пот. – Терпеть ненавижу! А такое и она вряд ли смогла бы придумать: в этом костюме меня точно не узнать! – Несколько секунд Воркис молча грустит и вдруг признается: – Весь подвал обошел: ни волшебного стеклышка, ни Алибабы Викторовны – ничего. И как же все-таки я устал! – Некоторое время он снова молчит, потом продолжает: – Раньше, когда я был маленьким, я так не уставал, честное слово! Правда, раньше, когда я был маленьким, я был очень несчастным: дети, встретившись со мной, убегали и прятали от меня свои игрушки. Поэтому у меня и не было детства – я быстро миновал эту пору и сразу стал взрослым. В начале жизни у меня была другая фамилия! Но я так быстро рос, что обогнал свое сознание и теперь даже не могу ее вспомнить, на большой скорости столкнувшись со своей юношеской кличкой – "Дыркис", которая, вследствие почти мгновенного моего поумнения, тоже пропала вдали. А в пустое место паспорта влетела нынешняя фамилия – "Воркис". Видимо, от английского "work" – работа, работать, я работаю, ты работаешь, они работают, все работают, рабочий. И еще какие-то две таинственные буквы "И" и "Д". Ни один человек на свете не знает, что это такое – я спрашивал. Женился я уже сильно взрослым на вдове со странным именем Алибаба. И на этом жизнь моя кончилась! – Воркис вновь берет в руки гаечный ключ, замахивается им, чтобы ударить по металлу, и… внезапно опускает руку. – Пусть за это вечно сидит в трубе! – Проговорив это, он с силой закидывает газовый ключ за котел. После чего достает из кармана свой знаменитый складной перочинный нож и начинает страшно им щелкать, как хищным клювом: раскладывать и складывать… И, очень недовольный, уходит…

Надо сказать, что этот нож таил в себе многое… Не говоря уже об обыкновенных предметах, таких, как всякие там ножницы, ложки, штопоры, бритвы и зубочистки, из него вполне могла быть разложена такая необходимая в путешествиях вещь, как, например, туристская палатка. Правду сказать, не очень большая – не больше чем на одного человека…

Почти сразу после ухода Воркиса из большой трубы, проходящей через весь подвал, вываливается Алибаба Викторовна Яицких в неподдающемся описанию виде…

– Ну что мне сказать? – так же, как до этого Воркис, неизвестно кого и неизвестно зачем спрашивает она. – Моя жизнь всегда была тяжела. Особенно же невыносимой она стала после образования в ней кратера от удара одного очень активного идиота с утраченной в детстве фамилией. И кличкой "Дыркис", свидетельствующей о том, что ее хозяин намерен поглотить все, как черная дыра или труба. Даже не знаю, как его поточнее назвать? У него инициалы "И" и "Д". "ИДиот", должно быть? – И она трижды пинает ногой ни в чем не повинный котел.

На стук перед Алибабой Викторовной мгновенно, как кликнутый из сказки Сивка-Бурка, является переодетый Воркис.

– Вы опять обманулись или же… обманули, Воркис? – без тени удивления скучным голосом спрашивает Алибаба Викторовна. (И у смотрящих фильм не может не возникнуть подозрения: а не подслушивала ли все это время Алибаба Викторовна, в поисках Зеленого стеклышка обогнав мужа и притаившись в трубе?) На что Воркис пугается, прикладывает палец к губам:

– Т-с-с! Как вы меня узнали?!!

– Ну, это-то как раз не трудно: по запаху. Вы же сантехник! А мой нынешний наряд как можно назвать?

– Да, Алибаб Викторовна, – соглашается Воркис. – Все трубы на свете воистину соединены между собой. Но ведь среди них встречаются и канализационные трубы! Возьмите, переоденьтесь. – В мгновение ока Воркис раскладывает перед Алибабой Викторовной свой знаменитый опасный перочинный нож и вываливает из него кучу тряпья. При виде которой Алибаба Викторовна брезгливо морщится… (Можно, конечно, предположить, что, поломавшись, она все-таки облачится в старую одежду своего мужа и сообщника, – а что ей еще остается? И тогда в подвале возникнет смешная карнавальная новогодняя путаница: где Алибаба Викторовна, где Воркис – поди тут разберись! Но происходит другое):

– Авантюра со стеклышком, судя по всему, провалилась, – подводит итог неудачным приключениям Алибаба Викторовна. – Через несколько минут мы с вами разменяем вторую сотню тысячелетий, и я, теперь уже навсегда, навечно, останусь с седым, шестнадцатым… (она ждет: не возразит ли Воркис ей и на этот раз? Не возразил, смолчал, ладно)…неприятным для каждой женщины волоском! А вы, Воркис?… Нет, даже говорить на эту тему я не желаю! Нам следует подумать о работе…

– Вот именно! – тут же с обычной готовностью подхватывает Воркис.

– …о новой работе! – строго обрывает его Алибаба Викторовна. Потому что старую мы, видимо, уже потеряли!…

Из этого неприятного положения, возникшего, конечно, только и именно по его вине, Воркис не успевает выкрутиться, потому что в подвале неожиданно в третий раз раздается стук по металлу: блямс! блямс! блямс!

– И все-таки тут есть мыши! – негромко взвизгивает Алибаба Викторовна. – Вы снова обманули меня, Воркис! – И осторожно падает в обморок.

– Боже мой! Троекратный стук! Второй Алибабы Викторовны в своей жизни я не перенесу! – побелевшими губами шепчет Воркис и так же осторожно теряет сознание.

Металлический стук слышится ближе и, наконец, в подвал верхом на Помогае, не прекращая спорить, въезжают Маша и Фрява, и становится понятно, что это Помогай стучит по полу подвала своими металлическими ногами.

Фрява спрыгивает с Помогая и быстро осматривает подвал:

– Нет ничего!!!

– Что ж это за Мурманск такой?! – всплескивает руками Маша и косится на молчащего Помогая. И идет к мутному маленькому подвальному окну, чтобы выглянуть из него на улицу:

– В самом деле! Вон наш дом!… И наше окно!… И елка в окне светится! Елку видите? А видите, ей бабуля новую пику надела? – После чего Маша предлагает: – А давайте вернемся? И пойдем в школу. Там есть огромный актовый зал с блестящим паркетом. Ты ведь пригласишь меня танцевать, Фрява? Может быть, ну его, это стеклышко?!

И тут молчащий Помогай взрывается:

– Сказано вам: это Мурманск. И кончено дело! И имейте в виду еще вот что: нам необходимо осуществить задуманное до наступления Нового года, иначе завтра все придется начинать заново! – Только тут он замечает Воркиса и Алибабу Викторовну Яицких, лежащих в притворном обмороке, и добавляет: – И хватит вам все время спорить и препираться, и так из-за этого прибыли сюда последними!

Ни Маша, ни Фрява на это справедливое замечание ответить не успевают, потому что в подвале вновь – в который уже раз! – раздается отчетливый металлический стук.

– Ай! Тут мыши! – негромко вскрикивает Маша и падает в настоящий обморок. Плохо бы ей пришлось, если бы не подставленные вовремя Фрявины руки:

– Ну какие в трубах могут быть мыши, дурочка?! – На что Маша отвечает, не открывая глаз: