И точно такое же чувство пробудилось в его душе впоследствии, при чтении первой Вергилиевой эклоги: «Нет, не завидую я…» Когда он представил себя на месте счастливого пастуха, отдыхающего под сенью дерева, меж тем как другой пастух вынужден покинуть свои дом и поле, то при словах этого последнего: «Нет, не завидую я…» у него возникало то же настроение, что от восклицания той замарашки: «Ах, господи, какая прелесть!»

Здесь я должен несколько углубиться в прошлую жизнь Райзера, после чего отчасти предварить будущее, чтобы связать воедино все, о чем я замыслил рассказать. В дальнейшем я еще не раз прибегну к подобному средству и уже не стану извиняться за эти мнимые отступления перед теми, кто проник в суть моего замысла.

Легко заметить, что тщеславие Антона Райзера, благодаря нескольким сошедшимся обстоятельствам, росло как на дрожжах. Снова потребовалось небольшое унижение, и оно не заставило себя ждать. Райзер отнюдь не без оснований тешил себя мыслью, что среди конфирмантов пастора Маркварда он, несомненно, лучший. В классе он сидел на первом месте, полагая, что никто другой не может на это претендовать. Как вдруг занятия у пастора Маркварда стал посещать молодой человек, прекрасно одетый и прекрасно воспитанный, одного с ним возраста, – и совершенно его затмил благодаря своему изысканному поведению и исключительному вниманию со стороны пастора, который сразу же указал ему на первое место.

Сладкая мечта Райзера быть первым среди учеников внезапно развеялась. Он чувствовал себя униженным и обесславленным, отброшенным в самую гущу класса. Он справился о своем грозном сопернике у пасторского слуги и узнал, что тот – сын амтмана, состоит на пансионе у пастора Маркварда и будет конфирмован одновременно со всеми. Чернейшая зависть поселилась на время в душе Антона; голубой кафтан и бархатный воротник сынка амтмана, его изысканные манеры и красивая прическа – все это его совершенно обескураживало и рождало в нем недовольство самим собой; но одновременно в нем крепло чувство собственной несправедливости, и вот уже он стал недоволен собственным недовольством.

Ах, ему совсем не следовало завидовать бедному юноше, чья звезда в скором времени закатилась. Через две недели пришло известие, что отец молодого человека уволен со службы по причине допущенных злоупотреблений. Оплачивать пансион стало теперь некому, пастор Марквард отправил его обратно к родственникам, и Райзер вновь занял первое место в классе. Он не мог сдержать радость по поводу случившегося, но и корил себя за эту радость, пытаясь усилием воли вызвать в себе сострадание – поскольку считал это справедливым, – и подавить радость, так как считал ее несправедливой; и все же радость в нем брала верх, и под конец он стал утешаться тем, что не может же он противостоять судьбе, которой было угодно сделать того юношу несчастным. Но вот в чем вопрос: если бы судьба юноши вдруг снова переменилась, принял бы тогда Райзер по первому зову души, с легким сердцем и дружелюбным участием его первенство над собой? Или ему пришлось бы насильно возбуждать в себе все эти чувства, поскольку он считал их справедливыми и благородными? Сам ход его дальнейшей жизни вскоре даст ответ на этот вопрос!

Ежевечерне Райзер брал уроки латыни у сына пастора Маркварда и сделал в ней несомненные успехи, так что уже через месяц мог недурно пересказать Корнелия Непота. Какое блаженство он испытывал, когда к ним заходил алтарник и спрашивал, как идут дела у обоих господ студентов! Или в другой раз – когда пастор Марквард выдал свою младшую дочь за молодого проповедника и в одно из воскресений тот вместо пастора вел урок: чем чаще он выслушивал ответы Райзера, тем внимательней к нему приглядывался. И каким восторгом забилось сердце Райзера, когда по окончании службы он пришел домой к пастору Маркварду, где молодой человек обратился к нему с величайшей учтивостью и сказал, что еще в церкви, выслушав первый ответ Райзера, он подумал, не об этом ли юноше тесть рассказывал ему столько хорошего, – теперь он рад, что не ошибся.

Никогда еще Антон не испытывал чувств вроде тех, что были вызваны этим уважительным обращением. А поскольку он не был обучен приемам светского общения, то в подобных случаях прибегал к оборотам книжной речи, почерпнутым из «Телемака», Библии и катехизиса, что зачастую придавало его ответам довольно причудливый и оригинальный характер – так, он мог сказать, что чувствует необоримую страсть к учению и желал бы сделаться во всех отношениях достойным благодеяний, ему оказываемых, и провести всю свою жизнь до последних дней в благочестии и набожности.

Между тем консисторский советник Гёттен, с которым Райзер прежде имел беседу, выхлопотал для него возможность бесплатного посещения школы в новой части города. Однако пастор Марквард высказался против, полагая, что до принятия конфирмации Райзеру лучше бы по-прежнему заниматься у его сына, чтобы затем продолжить обучение в школе более высокой ступени, находящейся в Старом городе, где сам директор возьмет на себя заботу о нем, поскольку же между двумя школами имеет место взаимная ревность, лучше ему не посещать ту школу. Обо всем этом Райзер должен был сам сообщить консисторскому советнику Гёттену, отказавшись таким образом от предложенного ему права бесплатного посещения занятий. Советник воспринял слова Райзера с большим огорчением и горячо убеждал его принять предложение, однако, заканчивая разговор, все-таки ободрил его обещанием позаботиться о нем иным способом.

Итак, складывалось впечатление, что судьбой Райзера, до которого еще недавно никому не было дела, вдруг озаботились все окружающие. Он слышал, как в связи с его именем говорят о ревности, разгоревшейся в двух школах. Консисторский советник Гёттен и пастор Марквард едва ли не состязались – кто из них примет в нем большее участие. Пастор Марквард заявил о своем намерении сказать консисторскому советнику Гёттену, что уже приняты меры – и не будут оставлены в дальнейшем – для основательной подготовки Райзера к обучению в старогородской школе высшей ступени, без посещения занятий в начальной школе нового города. Таким образом, упомянутые меры замышлялись ради него, мальчика, которым пренебрегали даже собственные родители.

Какими радужными мечтами и надеждами наполняло все это фантазию Райзера, незачем и говорить. Особенно интриговали его продолжавшиеся туманные намеки гарнизонного алтарника и сдержанное поведение пастора Маркварда, скрывавшее, судя по всему, нечто важное…

Наконец, пришло известие, что принц Карл Мекленбургский, по рекомендации пастора Маркварда, выразил желание взять на себя заботу о молодом Райзере и выделить ему месячное содержание размером в известное количество рейхсталеров. Итак, Райзер внезапно оказался полностью освобожден от каких бы то ни было забот о своем будущем; сладостные мечты, которые он столь страстно лелеял, нимало не надеясь на их исполнение, неожиданно осуществились, и сам он мог отныне предаваться приятным фантазиям, не опасаясь бедности и нищеты.

Сердце его дышало благодарностью к божественному Провидению. Не проходило вечера, чтобы он не помянул в своих молитвах принца и пастора Маркварда, и не раз тихие слезы благодарности и умиления сами собой изливались из его глаз, когда он думал о счастливой перемене своей судьбы.