"Передо мной широкая река (Ганг) играет в ослепительных лучах солнца. Проплывает лодка, нарушает молчание, весла бороздят воду… Все — зелень и золото, трава — как бархат…[242]

Он ведет деревенскую свято-буколическую жизнь францисканского монаха. Он работает в саду, в конюшне. Его, как и аскета Сакунталы, окружают любимые животные: собака Багха, коза Ганзи, маленький козленок Матру, с ошейником из колокольчиков, с которым он бегает и играет, словно ребенок; антилопа, журавль, утки и гуси, коровы и овцы[243]. Он идет, как в экстазе, напевая своим прекрасным голосом, нежным и глубоким, или твердя отдельные слова, заполонившие его мысль, не замечая, как идут часы.

Но он может быть также великим настоятелем, с твердой рукой, который, несмотря на свои страдания, почти ежедневно до самой смерти руководит в монастыре занятиями по ведантизму, учит послушников приемам размышления; внушает работникам дух мужественной веры в себя; он строго следит за дисциплиной и за чистотой, вырабатывает распорядок на каждую неделю, каждый день вплотную наблюдает за всеми текущими делами; и ни одна небрежность не ускользает от взгляда хозяина[244].

Он поддерживает вокруг себя героическую атмосферу, Неопалимую купину духа, где всегда присутствует Господь. Видя, как монахи идут на молитву, он говорит им, посреди двора, под деревом:

"Куда вы идете искать Брахмана?.. Брахман никогда не пробуждается в том, кто не имеет уважения к себе… Он во всех, ощутимо. Здесь, именно здесь, видимый Брахман. Позор тем, кто, пренебрегая видимым Брахманом, направляет свой дух на другие предметы. Брахман здесь, перед вами, столь же ощутимый, как плод в руке. Разве вы не можете его видеть? Здесь, здесь, здесь Брахман!.."

И голос его так повелителен, что все они испытывают как бы удар. Более четверти часа они остаются пригвожденными к месту, точно оглушенные. И нужно, чтоб Вивекананда сказал им наконец:

— А теперь возвращайтесь к вашей молитве. Идите![245]

Однако болезнь его прогрессирует. Диабет переходит в водянку: ноги больного пухнут, и некоторые части тела получают повышенную чувствительность. Сон почти исчез. Врач хочет запретить ему всякое усилие. Его заставляют следовать тяжелому режиму: ему нельзя выпить ни одной капли воды. Он подчиняется этому со стоическим терпением. В течение двадцати одного дня он не выпьет более ни капли воды, даже когда будет полоскать рот. Он дал обет…

"Тело — только маска духа. Дух повелевает, тело повинуется. Сейчас я даже не думаю о воде, не ощущаю в ней недостатка… Я вижу, нет ничего такого, чего бы я не мог выполнить".

Болезнь руководителя не должна, однако, мешать не только работе монастыря, но и его праздникам. Он хочет, чтоб они справлялись пышно, согласно ритуалу. Ибо этот свободный дух, не боящийся поднять шум, когда дело идет о социальных реформах, оскорбляющих бесчеловечную правоверность ханжей[246], питает нежное почтение к легендарной поэзии красивых обрядов, которые поддерживают в простых сердцах верующих источник живой веры[247].

Таким образом были великолепно ознаменованы: в октябре 1901 года великий праздник Дурджа Пуйя — поклонения Матери[248], национальный праздник Бенгалии, соответствующий нашему Рождеству, полный радости благоуханной осени, когда все мирятся, обмениваются подарками, и монастырь в течение трех дней кормил сотни бедных; в феврале 1902 года праздник Рамакришны, собравший в Белур более трех тысяч паломников. Но Свами, вынужденный оставаться в комнате из-за опухоли ног и лихорадки, из окна смотрел на пляски — самкиртаны, утешал ученика, который ухаживал за ним и плакал; и один со своими воспоминаниями, он вновь переживал прошедшие дни у ног учителя, в Дакшинесваре.

Ему была еще суждена большая радость. Его посетил знаменитый гость: Окакура[249]. Он приехал с японским настоятелем буддийского монастыря Ода и пригласил его на будущий Конгресс религий. Встреча их была трогательной. Оба почувствовали свое родство.

— Мы, — сказал Вивекананда, — два брата, которые обретают друг друга, придя из самых противоположных далей[250].

Окакура попросил Вивекананду сопровождать его к развалинам Бходгайи, с которыми связаны священные воспоминания. И Вивекананда, пользуясь несколькими неделями облегчения от своей болезни, согласился, чтоб в последний раз увидеть Бенарес[251].

Его беседы, его планы и пожелания, относящиеся к этому последнему году, были тщательно собраны его учениками. Он был все время занят вопросами возрождения Индии. И два проекта, наиболее близких его сердцу, были — основание в Калькутте ведической школы, где видные профессора преподавали бы древнюю арийскую культуру и санскритскую науку, и женский монастырь, аналогичный монастырю в Белуре на берегах Ганга, под руководством "Святой Матери" (вдовы Рамакришны).

Но его истинное духовное завещание — в его сокровенных мыслях, которые он от избытка сердца высказал однажды в беседах с сантальскими рабочими[252]. Это были бедняки, которые работали в матхе, копая землю. Вивекананда любил их; он присоединялся к их группе, говорил, вызывая их на разговор, плакал, слушая, как просто они рассказывали о своей нищете. Однажды он устроил для них целый пир и сказал им:

— Вы — Нарайяна. Сегодня я накормил Нарайяну…

Затем, вернувшись к своим ученикам, он сказал им:

— Посмотрите, какое простое сердце у этих неграмотных бедняков. Сумели бы вы помочь им в их нищете? А если нет, для чего носите вы гарруа (платье цвета охры саньяси)?.. Иногда я говорю себе: для чего строить монастыри? Почему бы не продать их и не раздать деньги бедным, нуждающимся Нарайянам? Какой нам нужен очаг, нам, кому должна служить приютом древесная сень? Увы! Как у нас может хватать духу подносить кусок ко рту, когда у наших соотечественников не хватает на пищу и одежду? Неужели никогда для них не будет воздаяния?.. Вы знаете, что одной из моих целей, когда я отправился проповедовать на Запад, было — прийти на помощь несчастным нашей страны. Когда я вижу их нужду, я думаю: бросим все эти сказки религии, раковины, в которые трубят, колокола, в которые звонят, факелы, которыми размахивают перед изображением божества. Бросим всю ученую гордость Шастры, и все эти садханы, чтобы достигнуть самого мукти! Будем ходить из деревни в деревню и посвятим нашу жизнь служению бедным! Силою нашего характера, нашего разума и нашей суровой жизни убедим богатых в их обязанностях по отношению к массам!.. Увы, никто в нашей стране не думает о смиренных, о бедных, о несчастных! Те, кто являются хребтом нации, те, чей труд дает пищу всем, те, кому достаточно было бы перестать работать на один только день, чтобы в городе поднялся вопль отчаяния, — где человек, в котором