лесов, и первым типом леса, возникшим на месте льяносов, был широко распространенный на континенте разнопородный вечнозеленый лес.

Для дерева мора потребовался более длительный срок. Его семена слишком тяжелы, чтобы их мог далеко отнести ветер, и никакая птица не может утащить их с собой. Семена мора всегда прорастали в месте падения — у подножия родительского дерева. Дерево не могло рассчитывать на то, чтобы его отпрыски были отнесены подальше от широко раскинутых родительских ветвей, разве только на ураганы или на индейцев, перерабатывавших семена в муку. Таким образом, каждое новое поколение дерева мора передвигалось всего лишь на несколько футов в сторону. Было подсчитано, что этим деревьям понадобилось шестьдесят тысяч лет, чтобы продвинуться от ближайшего к материку берега Тринидада, куда семена могли быть занесены течением, до той крайней линии, которой деревья сейчас достигли. Может быть, равнины Тринидада не превратились в сплошной лес мора и потому, что слишком мал был промежуток времени, прошедший с той поры, как способствующие произрастанию лесов климатические условия сменили прежний климат саванны периода плейстоцена.

Я подолгу бродил в сумрачной прохладе лесов мора, рассматривал очертания и особенности его необычайной флоры и интересовался, насколько сильно ощущает животный мир разницу между местом, где преобладает одна порода деревьев, и разнопородным, смешанным лесом. Несмотря на сходство этих лесов, условия жизни в них и добыча пропитания должны быть совсем разными. Жалко, что так мало сказано обо всем этом в журнальных статьях, но я надеюсь, что этот вопрос будет освещен раньше, чем леса мора подвергнутся полному уничтожению.

Я приехал в Сангре-Гранде и, потолковав на перекрестках с жителями, осведомился, где дорога под названием Истерн-Мейн-Роуд. Мне объяснили, и я сразу свернул на нее.

Проехав Сангре-Гранде, довольно долго ехал на юго-восток через деревни, в которых проживало много индейцев, миновал Верхнюю Мансанилью и, проехав шесть миль, снова очутился на берегу, несколько южнее бухты Мансанилья, как раз напротив Разбойничьего холма, и вскоре подъехал к северной оконечности кокосника.

Кокосником здесь называется двенадцатимильная полоса кокосовых зарослей. Они начали произрастать полтораста лет назад, когда тут разбилось судно, груженное кокосовыми орехами. Кокосник тянется вдоль прямого и низкого берега, от Мансанильи до мыса Рейдикс, и занимает узкую полосу суши между большим болотом Нарива и океаном. Дорога проходит среди кокосовых пальм прямо над берегом. Вода здесь кажется темной, и это изменение окраски я приписываю притоку вод из реки Ориноко. Доказательством примеси этих вод служат проплывающие вдоль берега обломки плавника и вороха желтых гиацинтов. Почти повсюду сквозь пальмовую поросль виднеются берег и океан, и, несмотря на темную окраску воды, вид здесь чудесный.

Таким же чудесным было и мое пребывание в этом месте. Проехав небольшое расстояние, я заметил группу в десять — двенадцать человек, стоявших на берегу и смотревших на песок чуть выше полосы прибоя. Люди находились в каком-то странном возбуждении; это заставило меня замедлить ход машины и поинтересоваться, что там происходит. Один из участников сборища вдруг размахнулся и что-то швырнул в то место, куда все смотрели. Затем он подбежал к краю рощи, набрал ореховой скорлупы и палок и опрометью побежал обратно.

Я не пытаюсь уверить вас в том, что сочетание обстоятельств и увиденных мною поступков людей на берегу вызвали у меня представление о змее. Но что-то в этом духе было, и даже наверняка. А может быть, я интуитивно ощутил присутствие змеи.

Если бы вам нужно было настраивать все ваши чувства на поиски змей, как это на протяжении длительного времени приходилось делать мне, вы приобрели бы такой навык, который неопытным людям кажется граничащим с чем-то сверхъестественным. Вы научились бы отличать на дороге змею от извилистого обрывка шины, различать детали окраски, вида и формы, в долю секунды определять породу, в то время как неопытный человек продолжал бы твердить, что перед вами всего лишь, скажем, апельсиновая корка или дохлый кот.

Так создаются свойственные профессиональные тонкости понимания. И если бы вам пришлось искать на дорогах змей, живых или мертвых, днем или ночью, не спеша при хорошей погоде или на бегу в дождливую, да к тому же в течение многих и многих лет, — у вас выработались бы такие рефлексы, о которых вы и не мечтали.

Опытный охотник за змеями может в одно мгновение определить признаки, характерные для сборища людей, пытающихся убить змею. Быстро соображая, как прийти на помощь предмету моих постоянных исканий, я безошибочно узнаю поведение людей, встретившихся co змеей. Я способен сразу понять значение направленного книзу взгляда, наполовину нападающее, наполовину отпрянувшее положение фигуры; поиски по сторонам палки или какого-нибудь иного метательного снаряда; замахнувшуюся руку; сдерживание детей и отшвыривание собак; глупое поведение даже наиболее разумных мужчин. А если подойти достаточно близко, можно увидеть лица, отражающие вековую обиду и возмущение тем, что лишенные ног, длинные и извивающиеся существа почему-то имеют право на жизнь на этой чудесной земле.

Впрочем, ничего особенного в моих познаниях нет. Умение распознавать марки и модели мелькающих мимо автомашин гораздо более загадочно.

Вызывающий вид стоявшей на берегу группы тринидадцев заставил меня медленно съехать на обочину, выйти и посмотреть, на что же эти люди смотрят. Я увидел молодого человека — он бежал за каким-нибудь предметом, пригодным в качестве метательного снаряда, — и спросил у него, чем все так встревожены. «Там змея», — ответил он. Его ответ взволновал меня и в то же время удивил. Как могла появиться змея на берегу? «Что это за змея?» — спросил я. «Она из тех, которых вместе со всяким хламом заносит сюда течением с континента, — ответил он. — Чаще всего змеи попадают на южную оконечность острова, но ежегодно несколько штук заносит и сюда. Укус этих змей смертелен, и поэтому здесь купаться опасно».

Появление змеи делает всех людей братьями, и я, будучи уверенным, что мое участие вполне уместно, поспешно спустился вниз. Растолкав зевак, я увидел маленькую толстую змею, пытавшуюся укрыться в куче выброшенных волной гиацинтов. Какой-то мужчина гибким бамбуковым шестом удерживал змею на открытом месте, где ее бомбардировали кокосовыми орехами. У меня было достаточно времени, чтобы определить, что это гидропс — совершенно безвредная водяная змея, широко распространенная в недалеких отсюда низменностях Южной Америки. Но прежде чем я успел схватить ее, какая-то неистовая собачонка вырвалась из рук хозяйки, схватила змею и отбросила ее футов на пятнадцать в воду.

Быстро скинув обувь, я засучил брюки и стал ждать, когда прибой выбросит жертву на мелководье. Однако этого не случилось. Войдя в воду, я осмотрел дно в том месте,