Гилберт настаивал на том, что «искусство для них – это изобретение морали завтрашнего дня!» И правда, время показало, что Г&Д были художниками-пророками в нескольких отношениях. Многое из «завтрашней морали», которую они пропагандировали, – большая расовая, культурная и сексуальная толерантность – пробило себе дорогу в последнюю четверть века (правда, не без свирепого сопротивления). Их безумная для 1993 года идея, что за Китаем будущее и пора туда ехать, теперь, задним числом, кажется очевидной.

Впрочем, одно они, как и никто из нас, не уловили в воздухе – Китай распахивал двери не только для мировой торговли, но и для западного искусства. Я ожидал, а мой редактор даже надеялся, что китайские зрители воспримут Г&Д как нечто запредельно чуждое. И на открытии я говорил с людьми, для которых так оно и было. Но я также поговорил с семейной парой, которая сравнила эту выставку Г&Д с лондонской (посмотрев обе, они сочли пекинскую удачней). Один человек очень разволновался, заметив художников на улице: он никогда не думал, что их можно встретить в Пекине, но явно всё про них знал. Глобализация мира искусства тогда уже началась и, как глобализация экономическая, в последующие годы только набирала обороты.

Если же говорить о личном, то Г&Д непосредственно повлияли на мою жизнь: благодаря им я облетел половину земного шара, посмотрел на новые достопримечательности и чужие миры, многое переосмыслил. Я впервые убедился, что художникам по силам так менять чужую жизнь. Волей случая обратно я летел тем же рейсом, что и Гилберт с Джорджем. В аэропорту Джордж посмотрел на время прибытия в Хитроу – около четырех часов пополудни – и выдал реплику в лучших традициях Льюиса Кэрролла:

– Будем дома к вечернему чаю!

12. Наосима – модернистский остров сокровищ

Американский художник Джеймс Таррелл однажды сказал мне, что ему нравится размещать свои работы в удаленных местах. Тогда, чтобы эти работы увидеть, вам нужно приложить усилия, и затраченное на дорогу время – считай ваш входной билет. Заплатив за него, вы уж точно будете долго и внимательно рассматривать то, ради чего так долго ехали. «В сравнении с этим, – продолжил он, – бегло осмотреть музей – всё равно что вместо чтения книг глазеть на их обложки».

Идея та же, что у паломничества. Путешествие приводит вас в должное состояние духа, побуждает по-настоящему сосредоточиться. Сам факт, что вы находитесь в чужом для вас месте, заставляет по-новому смотреть на знакомые и незнакомые явления. Расстояние во времени и в пространстве подталкивает ваше сознание к изменению.

ЯЁЙ КУСАМА

ТЫКВА

Наосима

1994

Я всё жду подходящий момент, чтобы посетить масштабный проект Таррелла Кратер Роден в пустыне Аризоны; это кратер потухшего вулкана, и с начала семидесятых Таррелл превращает его в микс обсерватории и музея современного искусства. Но мне уже удалось увидеть его работы на острове Наосима во Внутреннем Японском море. Наосима – это уникальная смесь галереи Тейт-Модерн и стивенсоновского Острова сокровищ, хоть и без пиратов.

Однако надо признаться, наша поездка на Наосиму не была подлинным паломничеством, скорее спонтанной сменой планов.

Мы могли туда вообще не поехать. Мы с Джозефиной впервые поехали в Японию, была середина отпуска, и мне совершенно не хотелось ни с того ни с сего погружаться в международный авангард. Я хотел тщательно изучить чисто японские достопримечательности, такие как Сад камней в Киото и деревянные буддийские храмы Нары. Как профессиональный арт-критик, я по долгу службы видел много произведений современного искусства, и смотреть на них на другой стороне земного шара для меня было то же самое, что для шофера – проводить отпуск за баранкой.

Джозефина со мной не согласилась, и она была права. Мы решили изменить маршрут, когда жили в модернизированной версии рёкана – традиционной японской гостиницы. Рёкан был очень современный и удобный, но тут неукоснительно соблюдались строжайшие правила ношения обуви. Перед входом в номер полагалось снимать уличную обувь, и когда мы заселялись, нам много раз повторили, как важно в каждом помещении носить соответствующие тапочки. Одна пара предназначалась для санитарно-нейтральных зон в номере, другую, специальную, пару требовалось надевать, входя в туалет. И никаких тапок не полагалось на возвышении, где находилось роскошное ложе из футонов.

Нервозатратная ранжировка тапочек совпала с особенно напряженной фазой наших отношений с японскими ресторанами. Гладкими эти отношения не были никогда, во многом из-за того, что на японском мы не смогли освоить ничего, кроме нескольких приветствий и вежливых фраз. Осложняло их и то, что за пределами Токио официанты говорили или хотя бы понимали по-английски крайне редко. В результате заказывать еду нам приходилось, полагаясь на цветные фотографии в меню, а так разобраться трудно, если заранее не знаешь, на что смотришь.

Наш первый японский ланч, вопреки нашим ожиданиям, целиком состоял из сладостей с начинкой из анко – кашицы из особой фасоли. В другом ресторане мы обманулись картинкой с блюдом, похожим на зеленые тальятелле. Увы, по фото нельзя было догадаться, что это блюдо подают абсолютно холодным. Япония, как мы обнаружили, это зеркальный мир. При поверхностном взгляде кажется, что всё здесь такое же, как и везде в XXI веке. Но с опытом ты убеждаешься, что правила жизни здесь несколько другие.

После череды таких гастрономических шоков (а может, и беспокойство о верном выборе тапочек сыграло свою роль) мы решили перестроить маршрут, отменили бронирование в другом, еще более традиционном, рёкане и поехали на юг, чтобы посмотреть на что-то более привычное – современное искусство.

Наосима находится далеко от любой точки в Японии, Джеймсу Тарреллу это бы, несомненно, понравилось. Сначала надо доехать до ближайшего большого города – Окаямы – это нескольких часов на сверхскором поезде из Токио, потом пересесть на местный поезд, который, часто останавливаясь, тащится еще около часа к побережью, где надо ждать паром. У меня сложилось впечатление, что в Японии всё либо сверхбыстрое – как невероятные скоростные поезда сети «Синкансэн», либо на удивление медлительное и непунктуальное; последнее относится ко всем пригородным поездам и автобусам, которыми мы пользовались.

Но когда мы добрались до Наосимы, нам захотелось там остаться. Всё было в точности так, как говорил Таррелл: путешествие и одновременное замедление до созерцательной скорости – это часть процесса. Соитиро Фукутаке – человек, кому это скромное место обязано превращением в Шангри-Ла[9] любителей современного искусства, – думал так же. Большинство музеев, говорит господин Фукутаке, – это просто места, где демонстрируют произведения искусства. Но,