Столь же необязательным к исполнению был и другой завет даосских мудрецов — не завершать половой акт выбросом спермы с целью ее сохранения. Даосы рекомендовали эту технику и уделяли ей огромное внимание: запрет на «расход» спермы был одним из основополагающих в даосском «искусстве внутренних покоев». Но в постели даосизм, и, в частности, его призыв к незавершенному половому акту, вступал в непримиримое противоречие с нравственными нормами конфуцианства. А поскольку даосизм и конфуцианство как в стране в целом, так и в жизни каждого отдельно взятого китайца очень часто сосуществовали бок о бок, то этому китайцу приходилось метаться между взаимоисключающими запретами и рекомендациями.

Конфуцианцы вообще стояли за порядок и умеренность во всем, включая половую жизнь. В тексте «Цзо-чжу-ань», созданном на рубеже четвертого и третьего веков до н. э. и входящем в состав канонического конфуцианского «Тринадцатикнижия», говорится: «У женщины есть семья, у мужчины есть опочивальня. И он, и она не оскверняют их. Отклонение от этого означает хаос». Но главное разногласие последователей учителя Куна с даосами заключалось даже не в борьбе с хаосом (что, вероятно, не встречало у даосов принципиальных возражений), а в том, что конфуцианцы целью полового акта считали отнюдь не долголетие и не достижение совершенства, а рождение детей (желательно мальчиков), а в этом деле без расхода спермы не обойтись.

Борьба даосизма и конфуцианства завершилась, судя по количеству китайцев, победой последнего (по крайней мере, в постели). Впрочем, конфуцианство, разрешая жителям Поднебесной свободное семяизвержение, настолько ограничивало их общение с женщинами, что становилось не вполне понятно, где и как можно было этим разрешением воспользоваться.

В то же время, несмотря на все призывы конфуцианства по борьбе с «хаосом» в семье и постели, китайская традиция всегда очень терпимо относилась к любым проявлениям того, что мы называем сексуальными извращениями, и уж тем более к разного рода изыскам вроде, к примеру, трансвестизма и вуайеризма, группового и анального секса, «наблюдения за наблюдателем» и минета, который китайцы поэтически называли «игрой на флейте»… Китаец мог предаваться разнообразным видам любви с каждой из своих жен и наложниц по отдельности или же со всеми одновременно, мог и вовсе отправиться в «веселый квартал», а жена и наложницы, если их это не вполне устраиваю, могли прекрасно утешаться друг с другом, используя для этого достаточно изысканные и отнюдь не запретные приспособления…

Если в европейской традиции особая сексуальная изощренность женщины никогда не входила в число достоинств добродетельной жены, то в Китае дело обстояло наоборот: благонравная жена или наложница должна была уметь ублажать своего мужа самыми изысканными способами, более того, она должна была не только уступать его другим женщинам, но порою и прислуживать во время акта мужа с таковыми. И даже если суровые конфуцианцы и оказыватись чем-то недовольны, геенна огненная никому за эти прегрешения не грозила.

Интересно, что при такой свободе «техник» секса китайцы не знали публичных поцелуев и относились к ним критически-причем как строгие конфуцианцы, так и сексуально раскованные даосы. Даосы категорически не хотели понять, зачем растрачивать энергию в ласках, которые не приведут к естественной кульминации. Для них это было оскорблением начал инь и ян. Чарлз Хьюмана и Ван У в своей работе «Сумеречная сторона любви» писали: «Когда европейцы начали селиться в Шанхае и других городах, то можно было увидеть, как мужья и жены приветствуют друг друга поцелуем или заключают в объятия; китайцы, становившиеся свидетелями этих нежностей, ожидали, что европеец тут же извлечет свой „яшмовый черенок“ и бросится в битву. Еще более конфузили вездесущих китайцев сцены, когда два француза приветствовали друг друга поцелуями в щеки, — это также казалось бесцельными сексуальными приготовлениями». Ну а с точки зрения конфуцианцев, считавших, что мужчины и женщины должны ходить по разным сторонам улицы, публичные поцелуи, даже и супружеские, были признаком крайней распущенности.

В двадцатом веке и даосским традициям, и заветам учителя Куна пришлось потесниться под напором коммунистической нравственности. Институт наложниц был отменен, проституция запрещена, эротическая литература попала под строжайший запрет. Кроме того, государство провозгласило политику «одна семья — один ребенок», что категорически не согласовывалось с традиционными конфуцианскими устоями жителей Поднебесной. На фоне новых, жесточайших запретов все ограничения даосских и конфуцианских мудрецов стали казаться символами утраченного рая. И тем не менее коммунистическая революция оказалась бессильна против революции сексуальной.

Таков краткий общий обзор истории сексуальных запретов, разрешений и рекомендаций, под сенью которых жители Поднебесной занимались любовью в течение последних примерно двух с половиной тысяч лет. Надо сказать, что, несмотря на все соблазнительные в своей полигамности рекомендации даосских наставников и на призывы конфуцианцев к деторождению, несмотря на отсутствие в старом Китае моральных и законодательных запретов на любые виды совокуплений (мужской гомосексуализм был запрещен лишь в правление маньчжурской династии Цин, пришедшей к власти в середине XVII века, а женский всегда был дозволен), несмотря на объявленное коммунистами раскрепощение женщины, сексуальная жизнь китайцев находилась под влиянием множества самых разнообразных (и зачастую взаимоисключающих) инструкций и запретов. И тот факт, что китайцы, несмотря на это, стали самым многочисленным народом мира, лишь говорит о том, что никакие запреты в сфере интимной жизни недействительны и строгость их всегда искупается необязательностью их исполнения.

Впрочем, существовал в Поднебесной человек, которому не удавалось уклониться от суровых запретов — хотя бы потому, что его строго контролировали. Человеком этим был, как ни удивительно, китайский император. Всемогущий Сын Неба, являясь повелителем огромной империи, отнюдь не мог распоряжаться в своем собственном гареме. Например, количество его жен и наложниц тщательно регламентировалось. У мифического сына не менее мифического Желтого императора была одна главная жена и три наложницы, которые символизировали четыре стороны света, а вместе с императором составляли священное число пять. Потом число женщин стало меняться, но это объяснялось не прихотью владыки, а требованиями вселенской гармонии.

В эпоху Чжоу, начавшуюся на рубеже второго и первого тысячелетий до н. э., у правителя Поднебесной, кроме главной жены (хоу), имелись три дополнительные жены (фу-жэнь) — их число означало мощную мужскую потенцию. Девять жен второго ранга (бинь) символизировали своим количеством изобилие. Двадцать семь жен третьего ранга (шифу) были избраны потому, что это число получится, если девять умножить на три. Если же умножение повторить, то получим восемьдесят один — именно столько наложниц (юйцзи) полагалось императору.

С точки зрения современного человека, ограничение сексуальных потребностей Сына Неба таким количеством женщин нельзя назвать чрезмерно строгим — если, конечно, не принимать слишком буквально заветы Пэн Цзу, рекомендовавшего, по примеру Желтого императора, иметь сношения с тысячью двумястами партнершами. Но дело в том, что с многочисленными обитательницами собственного гарема император отнюдь не мог давать волю своим страстям. Сексуальный союз мужчины и женщины, с точки зрения китайцев, повторял в миниатюре взаимодействие полярных сил природы; недаром облака считали яичниками Земли, а дождь — небесной спермой. Император был фигурой чрезвычайно значимой, олицетворяющей священный порядок мироздания, и дабы в мироздании царила гармония, ей надлежало царить и в личной жизни Сына Неба. В противном случае Поднебесной грозили стихийные бедствия и прочие катаклизмы. А гармонию в сексуальной сфере китайцы порой понимали весьма своеобразно.