— Скажи: когда я умру? Сейчас? Ты за мной?

Девочка засмеялась, не разжимая губ. Смех ее был тих и нестрашен. Она покачала — бантом? крылышками?

И снова заструился воздух, зашелестела трава. Но свет не стал меркнуть — он засверкал еще ярче, узкий солнечный луч радугой вспыхнул у меня перед глазами.

Я зажмурился. Открыл глаза — девочки рядом не было. И нигде не было.

Какая-то пичуга с нижней ветки клена, нависшей над головой, смотрела на меня. Ее маленький клюв был хищно нацелен мне прямо в лоб, но блестящие бусинки птичьих глаз откровенно смеялись над случайным в этом мире человеком.

Во всем виноваты были, конечно, родители. С самого начала! Во всем! Это же надо додуматься — дать мальчику имя: Зиновий! «Зинкой» — или еще и того хуже: «Зинкой-корзинкой» — дразнили его и во дворе, и в детском саду, и в школе. Все детство было отравлено этим: «Зинка!» — даже если и произносилось оно мальчишками и девчонками безо всякого злого умысла, просто так, по привычке… Да тем, пожалуй, и обиднее!

Поэтому вырос Зиновий угрюмым, нелюдимым; товарищей всегда у него было мало. И видимо, поэтому еще в детстве решил он стать юристом: зная законы, бороться за попранную справедливость.

В университете Зинкой его не называли, но Зиновий постоянно смотрел на однокурсников исподлобья — все время опасался насмешки.

После первого курса Зиновий, записавшись в стройотряд, поехал в конце июня на Север.

…Среди ночи поезд остановился.

— Город С. — столица Автономной республики. Стоянка — тридцать минут, — разнеслось по вагонам.

Зиновию не спалось. Да и какая это ночь?! Светлым-светло! Так в Ленинграде, наверное, и не бывает.

Юноша вышел на перрон, побродил вдоль состава, покурил.

Словно подталкиваемый кем-то, вышел на привокзальную площадь.

Странное беспокойство овладело Зиновием. Он знал, что в городе этом — впервые, но все вокруг казалось ему знакомым. Вот эта площадь — «ватрушка», с чахлым сквером посредине. Вот этот длинный темный дом, дугой охватывающий полплощади… Вот здесь должна быть улица — широкая, немощеная, грязь по колено; если пройти чуть дальше — дома старые, бревенчатые… Руку готов дать на отсечение, что так и есть!.. Чтобы проверить себя — пересек площадь, нашел улицу, свернул на нее. Все так и было! Побрел дальше. Шел медленно, — медленно узнавая все, что окружало его сейчас, и уже не удивляясь.

Вскоре вышел еще к какой-то площади.

«Здесь должен быть памятник!»

Памятника не было.

Сквер… да, сквер был… тяжелая, грубая ограда, дорожки… всё на месте… А памятника не… «Но он здесь стоял! Стоял!» — в отчаянье закричал про себя Зиновий. Он видел: вот она, фигура какого-то человека, задумчиво склонившего голову… в правой руке что-то держит… не разглядеть… и на постаменте какие-то слова и цифры… Кажется, буква «З»… или цифра «3»… — нет, не разобрать… Как будто и четко видно, но отчего-то не разглядеть… Хорош ли был памятник или плох — какая разница; главное: он здесь был! Но напрасно напрягал Зиновий зрение, напрасно ощупывал рукой воздух: пустота была перед ним.

Когда он очнулся и, спохватившись, бросился назад, к вокзалу, — поезд уже давно ушел.

Начальник станции выслушал Зиновия без интереса.

— Следующий состав со студентами будет через три дня. Так что, молодой человек, желаю вам хотя бы на него не опоздать. — Потом взглянул на расстроенное лицо Зиновия и сказал все тем же ровным, невыразительным голосом: — Без денег остался? — И, не дожидаясь ответа: — Документы есть? Могу выдать под расписку рублей пятнадцать; доберешься до места, вышлешь. А ночевать можешь здесь, в комнатах для приезжих: они у нас все равно пустуют…

Зиновий снова вышел в город; снова стоял он на той же площади без памятника. Прозрачный воздух причинял ему боль, словно инвалиду, недавно ставшему безруким, не существующая уже рука. Дворник подметал в сквере дорожки. Зиновий подошел к нему, предложил сигарету, спросил:

— Скажите, а вот памятник… памятник здесь был… куда он делся?

— Памятник? — Дворник почему-то огляделся по сторонам: вокруг никого. Но, снова повернувшись к Зиновию, настороженно ответил на вопрос вопросом: — А тебе зачем знать?

— Понимаете, я был здесь однажды, в детстве, совсем маленьким… — правдоподобно соврал Зиновий. — Помню: памятник какой-то стоял, вроде бы на этой площади… в этом сквере… А теперь вижу: нету. Неужели и не было? Неужели ошибся я?

— Да нет, не ошибся. Верно, был здесь памятник, был, — не сразу, но все же ответил дворник. — Да вот, считай, лет пять как убрали.

«А-а-а, вон оно что!»

Зиновий заторопился, стал уточнять:

— Ведь такой симпатичный вроде памятник был, совсем даже и неплохой, задумчивый…

— Ну нет, — с сомнением покачал головой дворник. — Какой там задумчивый! Ну, сказанул! Скорее уж суровый. Сталину задумчивых монументов не ставили.

«Господи, — пронеслось в голове студента, — что же это такое творится?! Не то, не то, не то…»

Он смотрел в центр сквера, видел задумчивую фигуру… вот ведь, кажется, можно и надпись прочесть… но только не «С», не «Сталин», — буква «З» или цифра «3»…

Казалось, еще мгновение — и все разъяснится, все узнается.

Но все расплывалось перед глазами. Пустота. Путаница.

Зиновий пошел по городу, куда ноги понесут.

На какой-то улочке, среди неказистых бревенчатых домишек, увидел большое каменное здание. «Наверное, Совет министров», — но вновь ошибся: это было КГБ…

В голове — полнейшая неразбериха. Словно бы сон, какой-то непонятный, нелепый, мешался с явью.

Дорога пошла под уклон. Пологий спуск, поросший низкой жесткой травой, вывел к широкой, ленивой реке. Зиновий побрел вдоль берега. В голове неотвязно зазвучало: «На берегу пустынных волн…» — но это было знакомо с самого раннего детства; и стихотворные строки, хотя они говорили о другом береге и о других волнах, странными сейчас не казались. Вода отливала холодным свинцом. Мысль о купании поначалу вызвала дрожь. «Но нет, это — здравая мысль. Иначе мне, видимо, не избавиться от наваждения. А надо, надо, черт меня подери, встряхнуться!»

Когда Зиновий вышел из воды, на берегу — неподалеку от его одежды — сидела девушка. Обхватив колени руками, по-птичьи наклонив голову. Глаза у нее были большие и черные, словно влажная сморода, и в глазах этих прыгал смех.

— Как это вы отважились искупаться?! А я вот вашу одежду решила постеречь. — И безо всякой паузы: — Меня Галя зовут. А вас?

Зиновий молчал, улыбаясь. «Именно это имя ей и подходит — птичье!»

— Чего это вы лыбитесь?! И чего молчите? Может, воды наглотались, а? — Девушка хихикнула, потом надула губки. — Фи, какой невоспитанный: его спрашивают, а он не отвечает!