На некоторое время голод ослаб, успокоился, как ему показалось, от одного вида незнакомцев: мужчины и женщины, говорящие по-китайски или по-вьетнамски в отделе морепродуктов, азиатские студенты, укладывающие в тележки пакеты длиннозерного риса, узкоглазые детишки с карамельками за щеками, бегающие по проходам; никто из них не задержался, чтобы обратить внимание на измождённого белого, набирающего в сумку яблоки и груши: незнакомец среди незнакомцев, тянущийся к пакетикам сушёных кальмаров — закуска, которую он любил в школе, брал на пробу одно-два колечка у японских учеников.

Как странно, думал он, стать невидимкой для тех, кто сам везде выступает как невидимка, — их лица, глаза, непонятная речь струились неясными образами.

— Двае бу чи, не май бу майф да дое?

Шагая по тёмным проходам вечернего рынка, он чувствовал себя в Китае.

— Чё как дуо шоу чин?

Точно так же он мог шагать по району рынка в Пекине, вдыхать экзотические запахи: приправленные пряностями молодые побеги, горький чай, желчь, хризантемы, горячий соевый соус.

— Чё мо на мо квай ах?

Он словно побывал в тысяче миль от юго-западного «Бургер Кинг» — туристом, который заехал далеко от дома, стоящим у прилавка в Гонконге, говорящим кассиру-китайцу: «Я беру эти два», добавляя к своим покупкам ежедневную газету.

Покинув Кван и перейдя парковку, шагая по асфальту, освещённому жёлтым светом фонарей, протискиваясь к своему убежищу, он вернулся в знакомый мир — направился к парку с небольшой сумкой покупок, с газетой, свёрнутой под мышкой, руки сжимали яблоко, словно это был бейсбольный мяч. К тому времени, как он продолжил своё наблюдение, он съел три яблока, обгрыз до сердцевинки, затем выбросил. Теперь, сидя за столиком для пикников, он вонзил зубы в грушу (сушёных кальмаров приберёг для своей последней трапезы перед сном) и принялся следить за действиями у туалета.

Эта ночь была такой же, как и предыдущие, — мужчины входили и выходили, некоторые повторяли визит через несколько часов, но Поло не появился. И тем не менее он ждал, изучая каждую фигуру, каждого, кто неспешно входил и быстро выходил, гадая: не ты ли убил Рональда Джерома Банистера?

Был ли это ты?

Или ты?

Или ты?

Он высматривал мотоциклы.

Следил за переодетыми полицейскими, за полицейскими машинами, колесящими по парку.

Он молился о том, чтобы убийца снова на кого-нибудь напал, застрелил кого-то в другом парке, чтобы его поймали и чтобы он признался в своих преступлениях Росасу.

Иногда он представлял, как сам хватает убийцу, прижимает его к земле, вырубает ударом кулака и, наконец, притаскивает тело в кабинет Росаса и бросает перед шокированным детективом:

— Вот он, чёртов подонок!

Или же покажется Поло, перепуганный неожиданным появлением Джона перед ним, нисколько не польщённый.

— Ты должен помочь мне!

— Конечно…

— Они думают, что я убил Банистера.

— Я знаю…

— Ты скажешь им, что они ошибаются. Ты должен помочь.

— Конечно…

Однако в конечном итоге его фантазии об избавлении всегда увядали, и он оставался ни с чем. Тогда он испытывал отчаяние, сомневаясь, что Поло когда-нибудь снова сунется в парк Миссии. Он дал себе две недели. Две недели ожидания, четырнадцать дней слежки за туалетом — после этого он расширит поиски, может быть, обследует другие парки или, если нужно будет, обследует все туалеты в пригородах.

«Я найду тебя, — размышлял он среди ночи. — Мы встретимся снова, и я больше не позволю тебе исчезнуть. Я найду тебя…»

К рассвету яблоки и груши кончились, огрызки были сложены в кучку и пошли на поживу муравьям. Восход солнца сигнализировал о конце ночной слежки у туалета, и, когда птицы начали петь среди пальм и мескитовых деревьев, парк превратился в мирное место, лишённое признаков тайных похождений. Встретив утро на полный желудок, он развернул газету, расстелил её на столике для пикников. Он изучил первую страницу — водя по заголовкам указательным пальцем, ожидая встретить своё имя, — но ничего о себе не нашёл.

Перевернул страницу.

Ничего.

Следующая страница.

Ничего.

Когда облегчение уже охватило его, палец скользнул на пять слов на странице формата А4: УБИЙЦУ БАНИСТЕРА ИЩУТ В КАЛИФОРНИИ. Под заголовком была его фотография из паспорта, чёрно-белая, сделанная за несколько лет до того. Прочитав статью, в которой было написано, что расследование идёт успешно, он испытал смешанное чувство страха и восторга. Он, оказывается, послал детектива и его команду по ложному следу, дал себе больше свободы, оставаясь неузнанным и невидимым.

Он думал, что ему нужно только время, и внимание публики переключится на что-то другое. Следующая трагедия — убийство, изнасилование, автокатастрофа, гибель ребёнка — избавит его от внимания кого бы то ни было (разве что останется полиция, семья Банистера и его собственное семейство). Пять дней назад его дело было расписано на первой странице газеты, сегодня оно уже переместилось на четвёртую страницу — через месяц он вообще перестанет существовать. Так что он отрастит бороду, попробует свою свободу на вкус (пройдётся там, поест здесь, прокатится на автобусе, когда его ноги слишком устанут). И без вопросов — снова встретит Поло, — даже если для этого потребуется много недель, месяцев или лет.

«Я найду тебя…»

Позже, подложив газету под голову, как подушку, он заснул некрепким сном у живой изгороди, его не тревожили всплески воды и крики детей. Он проснулся вечером — и последующие двенадцать ночей следовал одной и той же схеме: отправлялся на восточный рынок Кван, покупал еду и газету, съедал пищу, ожидая Поло, и на рассвете забирался за живую изгородь.

«Я найду тебя…»

Но после двенадцати ночей, за два дня до окончания двухнедельного плана, он решил, наконец, покинуть парк Миссии и поискать где-нибудь ещё; решение определило не столько отсутствие Поло, сколько молодой человек, который занял его место за живой изгородью:

— Послушай, я Бартон, понял? И мне нет дела, как тебя зовут, поскольку ты немедленно уберёшься отсюда к чертям!

Бартон — никакого имени, никакой фамилии — просто Бартон.

— Как Стинг. — Парень гордо сообщил ему. — Как Мадонна.

Он ненавидел сам вид того парня — эти дреды и короткие бачки, зелёные камуфляжные штаны, чёрная футболка с Бобом Марли, драная кашемировая куртка.

— Бартон — это я. Одно слово, понял? Бартон. Как Шер.

«Плохое имя для живого человека», — думал он. Немытый панк, совсем недавно занявший спальное место за живой изгородью, вытянувшийся там, где всегда спал Джон. Более того, Бартон захватил его газеты и заявил, что они его, сделал себе из них небольшой матрасик. Он пытался спорить с мальчишкой, доказывая, что живая изгородь — его владения, что газеты его, что яблоки, которыми угостился Бартон, тоже его.