Кристоф увидел или почувствовал, что мне нехорошо, но ничего не сказал. Никаких «С тобой все в порядке?», или, хуже того, «Хочешь, я все сделаю сам?» Он посматривал на меня, прекрасно зная, что если я захочу поговорить об этом или прерваться, то сама скажу.

Наконец на последней стене я нашла ту самую статью, из-за которой мой мозг отказался воспринимать дальнейшую информацию. «Мадам Медея убивает малышей». Заголовок, аллитерированный с развязной изобретательностью, разозлил меня не меньше самой статьи. Так и преставилась журналистка в бюро новостей, ломающая голову в поисках подходящего заголовка и совершенно не думающая о чудовищных подробностях преступления, о немыслимом ужасе содеянного. «Главное, что коротко и броско. И даже со ссылкой на классическую литературу – деньги на высшее образование потрачены не зря».

Я колледжей не кончала, но отлично знала, кто такая Медея и что она натворила. Как и следовало из заголовка, в статье шла речь о женщине, убивших детей из мести мужу. Троих детей, старшему не исполнилось и пяти лет, утопила в ванной, а потом положила в кроватки. Муж пришел домой, хотел поцеловать их, как обычно, и обнаружил, что все мертвые.

Его преступление: измена. А чем дети провинились? Да ничем. Жертвы бессмысленной, невообразимой мести.

Кристоф подошел поближе, прочел статью, ласково приобнял меня, и прежде чем отстраниться, я на минуточку прижалась к нему, чтобы передохнуть.

– Хочется верить, что для таких, как она, есть особое место в аду.

– Не сомневаюсь.

Я бы с радостью поместила преступление в список неподходящих и больше не думала про него, однако заявление одного из друзей семьи в самом конце статьи исключало такой вариант. Стоит сунуть микрофон под нос обывателю и спросить их мнения, как они начинают считать себя важными, нужными и незаменимым. Потом разговор с ними повторяют в новостях, и, слыша себя от раза к разу, им становится так неловко, что они готовы закричать: «Я ничего такого не имел в виду!» Ловятся, бедняжки. Так вот, друг семьи признал, что Салливан грозилась отомстить неверному мужу страшно и жестоко. Почему же никто не рассказал об этом властям? «Мы думали, что у нее не хватит смелости».

Я взглянула на Кристофа. Прочтя ту же строчку, он плотнее сжал губы.

– Думаю, что эта история возглавит мой список финалистов, – вздохнула я.

– Несомненно. Я подобрал еще парочку кандидатов. Мы расправились с последними статьями, и оказалось, что нашли три очень подходящих преступления и еще шесть – возможных.

– Первым делом следует разобраться с Медеей. Все трое – в тюрьме, и для этих городов у меня есть телепортационные коды.

– Возьмешь меня с тобой? Я покачала головой.

– Тогда пусть Джейми поможет отыскать первого, а пока тебя нет, я разыщу оставшихся двоих.

– Спасибо.

Мы договорились встретиться у меня дома, и я отправилась на поиски Джейми.

Я встретилась с Джейми в холле гостиницы – шоу уже закончилось. Бизнес-центр работал круглосуточно, она быстро отыскала адрес тюрьмы, и я телепортировалась в нужный город.

До тюрьмы Аманды Салливан пятнадцать миль ходу, но я преодолела это расстояние бегом. Мне хотелось размять мышцы и избавиться от чувства клаустрофобии, овладевающей мной всякий раз, как я долго сижу на одном месте. Впрочем, после прочтения статей меня подгоняла не только нелюбовь к бездействию. Судьбы сказали, что никса атакует в среднем раз в два года, и у меня создалось впечатление, что времени у нас полно. Может, это было сделано специально, чтобы я не подумала, что меня торопят, но выяснилось, что «раз в два года» не значит, что она сейчас не обрабатывает новую напарницу.

К утру я добралась до тюрьмы и вошла через дверь для посетителей, зато меня не обыскивали, что приятно, потому как очередь собралась изрядная.

Я проскользнула через металлоискатель, мимо двух женщин в самом начале очереди. Обе старше меня, одной около пятидесяти, другой за пятьдесят. Видно, матери заключенных.

Та, что постарше, с гордой и уверенной посадкой головы, была убеждена, что произошла ужасная ошибка, ее ребенок невиновен и кто-то еще поплатится за допущенную несправедливость. Другая, помоложе, прятала лицо, тихо отвечала на вопросы охранников и грустно улыбалась, избегая взглядов окружающих. Мать, чье дитя оказалось в тюрьме, винит себя, сама не зная за что: то ли за рюмку вина, выпитую во время беременности, то ли за пропущенное родительское собрание в пятом классе, толи еще за какую мелкую родительскую ошибку.

Я прошла мимо них в зал ожидания. Бетонная коробка без окон всем своим видом гласила: «Лучше бы вы не приходили, но раз уж явились, то это вам не «Хилтон»». Расставленные по залу обшарпанные стулья, обитые красным дерматином, смотрелись оспинами на лице больного. Судя по их виду, от них отказались даже благотворительные организации (да-да, случается и такое). Посетители обходили стулья стороной, они тоже не собирались к ним прикасаться.

Жены, любовницы, родители, друзья – все нетерпеливо ждали. Кто хотел поскорее увидеть любимых, кто – покончить с неприятной обязанностью. В дальнем углу, у поста охраны, стояла группа молодых людей студенческого возраста, по большей части – юноши со значками студентов школы полиции штата. Ребята с гордостью демонстрировали эти почетные знаки, не пряча их под одеждой, так, чтобы никто не принял студентов за настоящих посетителей и не подумал, что они знакомы с низшими слоями общества. С таким отношением на службе они не пропадут.

Мимо будущих полицейских, мимо поста охраны, сквозь плексигласовый барьер я, наконец, попала на территорию заключенных и направилась к одноэтажному тюремному блоку. Пара камер была пуста, но в них виднелись признаки жизни: в одной – брошенная на спинку стула рубашка, в другой – раскрытая книга в мягкой обложке. Должно быть, обитатели чем-то заняты: принудительные работы, трудотерапия, прогулка, да мало ли. Частности тюремной жизни так и остались для меня загадкой, хотя многие говорили, что я заслужила изучить их самым пристальным образом.

Хотелось верить, что Салливан где-то здесь. Во-первых, потому что это упростило бы мою задачу. Во-вторых, я надеялась, что она никогда не насладится жизнью за пределами тюрьмы, даже на каменоломнях под жарким техасским солнцем.

Я двинулась дальше вдоль ряда камер. Некоторые были заняты. Обитатели ждали посетителей или были лишены прогулок и свиданий, совсем как школьники, которых оставляют в классе и не берут на экскурсию. Я почти дошла до конца ряда, когда за моей спиной раздался смешок. Я обернулась и увидела маленькую фигурку, пролезающую сквозь решетку. Похоже, это был маленький мальчик.

Ребенок пронесся по проходу, остановился, заглядывая в камеры. Он что-то нес в ладонях, сложенных лодочкой.

Темноволосый негритенок, одетый в аккуратно залатанные и заштопанные обноски. Так одежду не чинили со времен появления мануфактур и дешевой вещей. Некогда синяя, несоразмерно большая, его рубашка вылиняла до серого цвета. На локтях красовались заплатки, равно как и на коленях слишком коротких, обтрепанных штанишек. Обуви у него не было вовсе.