Абсолютно убежден, что если бы, например, политбюро или пленум ЦК поставили задачу активно развивать фермерское движение, партия точно так же, как она «сделала» коллективизацию, как боролась с пьянством или проводила глупейшую кампанию «борьбы с нетрудовыми доходами», сделала бы и фермеров. И все – ради решения продовольственной проблемы, повышения благосостояния трудящихся, во имя укрепления социализма.

М.С. Горбачев напоролся на то, о чем сам много говорил, цитируя Ленина. Нельзя, не решив главного, браться за частности… Главного он не решил. Куда идти. Правда, он цитировал и Наполеона. Главное – ввязаться в бой, а там будет видно. В итоге – заболтали перестройку. Произошло то, от чего Михаил Сергеевич часто предостерегал. Он «угадал» на сто процентов. Говорил «заболтают», и заболтали. И думаю, никого, кроме себя самого, винить в этом Михаил Сергеевич не может. Если позволено будет так выразиться, «стиль перестройки» – это его стиль. Бесконечные советы, разговоры, а в итоге спуск на тормозах. Особенно любил советоваться с Н.И. Рыжковым. Всего боялись. Бунт мерещился. Ярким примером может служить пресловутая программа «500 дней». Как бы над ней юмористы ни изгалялись, все-таки это была программа. Алгоритм освобождения от диктата плана и зарождения частной инициативы. Два дня «советовались». В итоге – «соломоново» решение. Поручить А.Г. Аганбегяну в недельный срок примирить непримиримое. Соединить рынок без собственника с планом без дисциплины. Очень много было разговоров и недостаточно дела. Мне неприятно писать об этом, потому что всегда я поддерживал М.С. Горбачева, был человеком его команды. Но когда анализируешь прошлое, честным надо быть не меньше, чем когда живешь в настоящем. Я не осуждаю Горбачева, а уж тем более – не сужу. Просто и он, и мы сами взялись за то, что сделать не сумели. Конечно, это не оправдание, но мне представляется, что не было в истории более трудного дела: после семидесяти лет того, что мы несправедливо называли социализмом, вернуться без катаклизмов на путь естественного цивилизованного, свободного развития. Сверхтрудная задача. Сейчас, после стольких лет бесчинствования «демократов» и «криминала», даже стали говорить, что эта задача в принципе была нерешаема. Нет, была решаема! Но для тех, кому пришлось ее решать, задачка оказалась не под силу.

Однако в первые перестроечные годы «партийный механизм» действовал достаточно эффективно. Во всех аудиториях, при любом «плюрализме» я как первый секретарь обкома получал поддержку и одобрение. По любой острой теме, даже если это были непопулярная борьба с пьянством или ненавистные для рабочего вздувающие цены «кооператоры». Самая консервативная, убежденно догматическая коммунистическая аудитория – это ветераны войны и труда. И я всегда находил время их собирать, посоветоваться, рассказывать о планах, о пленумах, о делах…

Хорошо помню, как собрал я моих любимых стариков в их клубе рассказать о январском (1987 г.) пленуме ЦК КПСС. На нем речь шла о перестройке и кадровой политике партии. Тогда, наверное, впервые в официальной аудитории М.С. Горбачев был особенно откровенен и резок в критике сталинизма, застойных времен и нынешних партийных кадров. Говорил о «механизме торможения перестройки», который надо сломать. Горбачев был очень недоволен работой кадров, подозревал чуть ли не саботаж решений съезда и апрельского (1985 г.) пленума ЦК.

И что же ветераны? Более благожелательно настроенной аудитории, разделяющей мнение Горбачева, я не видел. Они были и за Ленина, и за Сталина (про себя), но они же были и за Горбачева, и, пожалуй, они даже были большими перестройщиками, чем он сам. Эта политически активная, но консервативная часть партии была готова поддержать любое решение ЦК, если оно направлено на улучшение положения в стране. Их заботило не отступление от старых догм, а реальное, пусть небольшое, улучшение жизни в городе. Есть прогресс в обеспечении продовольствием, жильем – поддержат любой «ревизионизм». Не называйте его только ревизионизмом, пощадите большевистское прошлое хороших людей. А вот когда по причинам, о которых скажу позже, положение стало ухудшаться, тогда поддержки даже такого любимого Горбачевым лозунга, как «больше социализма», – не получишь. Скажут прямо, что мы демагоги и болтуны. Заболтали мы в конце концов перестройку, упустили время, отдали инициативу черт знает кому, – еще большим демагогам, только от «демократии» и антикоммунизма.

К огромному моему сожалению, неожиданно умер Н.С. Ермаков, первый секретарь Кемеровского обкома. Сказать, что я его уважал, ничего не сказать. Это был уникальный, ни на кого не похожий человек. Аккуратнейший и пунктуальнейший, с великолепно развитым разносторонним вкусом, исключительно волевой и целеустремленный, рационалист до мозга костей. Человек, которому органически отвратительны лицемерие, пустословие, ханжество. Мы сдружились с ним в годы, когда он был первым секретарем центра металлургии города Новокузнецка, позже не расставались в Кемерове и Москве. Многое можно было бы вспомнить о его яркой жизни, о наших делах и встречах…

После его смерти через некоторое время вызвали меня в ЦК и сказали, что опрос, проведенный среди руководящих кадров Кузбасса, показал: наибольшее предпочтение среди кандидатов на пост первого секретаря обкома отдано мне. Поскольку Кузбасс очень важный регион для страны, политбюро считает необходимым направить меня туда. Выбора у меня не было. Предложение ЦК для меня вариантов не предполагало. Политбюро знает, что говорит. Кузбасс для страны важнее, никто в этом не сомневается. Надо ехать. И всегда помнить, что это для меня большая честь. Жаль, конечно, было расставаться с полюбившимися мне вятичами. Они умеют легко, не унывая, я бы даже сказал, весело делать трудные дела… Но что греха таить, возвращение блудного сына на родину всегда приятно. Сколько друзей, заветных, родных уголков… Кемеровские стройки… Киселевская школа на аллее старых тополей… Таких же старых, как я сам. Тисульская таежная тишина, всегда вызывающая у меня острое ощущение связи с ушедшими поколениями… Предстояло встретить товарищей, с которыми вместе прошли лучшие годы жизни. В то же время я знал, что среди профессиональных партийных работников были группы, которые хотели поставить своего «губернатора», считали меня выскочкой, помешавшим их карьере… Конечно, при встрече и они изобразят радость, но камень за пазухой держать будут… Саботаж, надо было предполагать, неизбежен. Но не это вызывало сомнение. Все-таки Вятка! Сколько дел начато. Правильно ли я делаю, что бросаю их? Но все эти чувства-переживания были, надо прямо сказать, для «внутреннего потребления». Партийная дисциплина пока еще действовала. Сказали бы, что надо ехать не в Кузбасс, а куда-нибудь подальше, все равно бы поехал… Вятичи не хотели меня отпускать, но вернуться на родину пришлось.

Если в Кирове главным было село, то здесь – уголь.

Свою работу в Кемерове не буду подробно описывать. С одной стороны, приятно с новым опытом вернуться туда, где родился и прожил сорок пять лет, и пленум ОК единогласно (!) за тебя голосует, а с другой – почувствовал справедливость старой истины: нет пророка в своем отечестве. Кругом были друзья и приятели, и, хотя они меня сами позвали, попросили вернуться из Кирова, доказать свое лидерство было гораздо труднее, чем на незнакомой Вятской земле.