его звали? Кевин. Это он начал звонить мне на работу. Несколько дней подряд я приходила в офис и каждый раз вновь находила прилепленную к экрану моего компьютера бумажку: «ЗВОНИЛ КЕВИН. СНОВА».

Такое ощущение, будто это произошло вчера. Я отбрасываю эту мысль. Сейчас я знаю, что это произошло более двух лет назад. Два года, которые я по необъяснимым причинам не могу вспомнить. Вот почему я сижу здесь. Этот обед – мой шанс заставить Дина рассказать мне все, что он знает.

Я пытаюсь завязать диалог, спрашивая о производстве дизайнерских сумок Эмили. Он тут же прерывает этот разговор.

– Мы расстались в прошлом году. Оказывается, что игры в брак не для меня, – говорит он. – Расскажи о себе. Как ты справляешься?

– Хорошо. Хорошо, – говорю я, размышляя над тем, что он выбрал слово «справляешься». Оно кажется мне очень странным, наполненным смыслом, которого я не улавливаю. – А что насчет тебя?

– Я был занят новым бизнесом, – сообщает Дин, превращая разговор в монолог о компании по производству веганского органического овсяного латте, в которую он вложился. – Мы раздали корзины с этим латте знаменитостям. Им нравится, как он вписывается в их экологические ценности. Эй, а ты все еще пишешь о еде в том журнале, в «Культуре»? Я слышал, ты работала на них в Лондоне.

– На самом деле, больше нет, – отвечаю я, вспоминая чувство отчужденности и непричастности, посетившее меня в офисе.

Он явно расстроен и беспокойно бегает глазами по забегаловке, будто бы ища путь отхода. Теперь я понимаю, почему он так хотел пообедать со мной. Он привел меня сюда задобрить, чтобы я написала хвалебную статью о его предприятии по производству овсяного латте.

Дин бросает взгляд на свой золотой «Ролекс» и нетерпеливо постукивает пальцами по столу, с тоской глядя на официантку, почти умоляя ее поторопиться и принести ему еду. Когда тишина становится слишком тяжелой, и он понимает, что ему не остается ничего другого, кроме как в ожидании еды убить время со мной, он спрашивает, что привело меня в этот район.

– Ботинки хочу купить. Мне нужны зимние ботинки, – удивляюсь, как легко я вру. – Я пошла в магазин, где была распродажа итальянских ботинок. Пока я была там, консультант рассказала, что кто-то был убит в здании напротив.

– Так вот почему там везде была полиция! – говорит он. – Мир возвращается к старым недобрым денькам. Ты, вероятно, еще даже не родилась в восьмидесятые, Лив. Поверь, в те дни нельзя было пройти по району и не быть избитым и ограбленным. Не говоря уже про убийство. Убивали тогда постоянно. Ты не можешь представить, насколько безумно…

Он останавливается на полуслове, словно заговоривший без очереди. Затем отламывает кусочек хлебной палочки из хлебной корзины-комплимента на столе и засовывает его в рот, жуя нарочито медленно и уставившись на меня так пристально, что мне становится не по себе.

Официантка ставит высокий стакан свежевыжатого лимонада передо мной и бутылку колы и стакан с колотым льдом перед Дином.

– Ваш заказ будет готов очень скоро, – говорит она ему.

Он поправляет свои приборы до тех пор, пока столовое серебро не разложено с военной точностью. Он передвигает бутылку колы так, чтобы она оказалась точно над кончиком ножа. Он ставит стакан рядом с колой, но так, чтобы они не соприкасались. Солонка идет налево. Перечница – направо. Острый соус перемещается за солонку. Кетчуп сразу позади перца. Он делает все это с предельной концентрацией.

Закончив, он поднимает на меня глаза, будто вспомнив, что я здесь. Его взгляд падает на мои руки, когда я отпиваю лимонад. Я уверена, что он заметил надписи на них.

Я опускаю стакан и кладу руки на колени, чтобы скрыть надписи, но Дин увидел достаточно, и я чувствую, что мне нужно про них сказать.

– Плохая привычка. Моя мама раньше заставляла меня отмывать их с мылом, когда я в детстве так делала.

– Так почему ты все еще делаешь это?

Я инстинктивно пожимаю плечами и тут же жалею об этом. Это та возможность, которую я искала – возможность начать спрашивать его о том, что он знает о моей жизни за последние два года. Из его комментариев совершенно очевидно, что он знает больше меня. Я набираюсь смелости.

– У меня проблемы с запоминанием…

– Проблемы с памятью! Расскажи мне об этом, – перебивает он. – Не уверен, проклятье это или милость божья. Есть вещи, которые я бы хотел забыть. Например, свою бывшую, – говорит он, смеясь над собственной шуткой. – Серьезно, о чем я думал – жениться на Эмили? Она явно была не самой умной девушкой. Все мои дети говорили мне это, но это была любовь. Похоть. Неважно.

Официантка наклоняется над столом и ставит на него сэндвич и миску с огурчиками.

– А что насчет тебя, Лив? – спрашивает он, разворачивая салфетку и кладя ее на колени. – Расскажи, чем жила после того, как мы виделись в последний раз.

Его вопрос сражает меня, как неожиданный удар. Мне нечего ему ответить, потому что я сама не знаю, какой была моя жизнь последние два года.

Какое-то время я вообще не могу ни дышать, ни двигаться. Затем я вскакиваю и бормочу что-то о том, что мне нужно в туалет. В дамской комнате я опираюсь на раковину, чтобы не упасть, пока мое тело содрогается. У меня паническая атака. Я брызгаю водой себе на лицо и делаю серию глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Затем я поднимаю вверх кофту и смотрю в зеркало уборной на шрам под грудной клеткой. Ужасное чувство – знать, что мое тело изуродовано, но не помнить, как это произошло.

Когда я выхожу из туалета, Дин ест. Я встаю, чтобы он меня не видел, и наблюдаю, как он добавляет горчицу и майонез в сэндвич. Две столовые ложки и того и другого. Три раза он встряхивает солонкой. Три раза – перцем. От его одержимости мороз по коже.

Я набираюсь решимости вернуться к столику, неуверенная в том, насколько могу довериться Дину.

Когда я направляюсь к столику, звонит телефон. Я замираю на полпути. Старомодный рингтон прорезается сквозь общий гвалт. Такое ощущение, что все в забегаловке замерли, а время остановилось. Единственный звук – это настойчивый звонок телефона. Каждый последующий пронзительный звон заставляет меня напрягаться все больше, пока я не становлюсь, словно натянутая струна.

Я чувствую, что лопну, если телефон продолжит звонить.

В оцепенении я подхожу к нашему столику.

– Прости, – говорю я Дину, когда он откусывает кусок от сэндвича. Он смотрит на меня,