Выяснилось всё через две недели. Когда Евгений мыл руки после тяжёлого трудового дня, а жена сливала ему из большой алюминиевой кружки. Евгений подставил под воду голову, пофыркал, умываясь, и, вытершись полотенцем, глянул на жену:

— Ты чё, мать? Чё такая задумчивая?

Мать, рассеяно глядя на кошку Марусю, пересекающую двор с мышью в зубах, проговорила:

— Я Жень, кажется, того…

— Чего? — не понял Евгений.

— Задержка у меня… Две недели уже… — робко сказала она, глядя в глаза мужу.

На кратком семейном совете за ужином решено было рожать. Несмотря на то, что Валентине было уже тридцать пять.

— Пацан родится, назовём Иваном, — сказал Евгений, намазывая на хлеб масло, — а если девка — Дарьей, как твою мать.

На том и порешили.

— Ох, и живот у тебя! — однообразно шутила деревенская почтальонша Пимовна, принося письма от Наташки. — Часом не тройня?

Наташка исправно писала родителям, но из посланий её понятно не было: учится она в Москве? Работает? В конце каждого письма она приписывала: «Жду ответа, как соловей лета», — и оставляла отпечаток своей помады под текстом. По меняющемуся цвету её поцелуев можно было отслеживать столичную моду на косметику. Родители на её письма отвечали тот час же, но о беременности матери не сообщали: хотели сделать сюрприз.

В положенный срок — как раз после девятого послания московской дочери — Валентина разрешилась от бремени в райцентровском роддоме. Евгений мучился три часа на жёстком стуле в вестибюле, слыша крики жены где-то в глубине здания.

— Ну? — спросил он усталого акушера, когда тот с бригадой проходил мимо. — Мальчик? Или девка?

— Оба, — сказал акушер.

Так двадцать лет назад в семье Мишиных появились ещё два ребёнка. Дочь Дашка и сын Иван. Были они похожи друг на друга, но близнецами их назвать было сложно.

— Ну тебя, Пимовна! — сказала счастливая Валя почтальонше, когда та принесла очередное письмо от Наташки. — Накаркала!

— Если б я накаркала, — посмеиваясь, ответила Пимовна, — из тебя бы трое вылезли!

Наташка писала, что у неё всё хорошо, что писем больше отправлять не будет, потому что через месяц приедет и сама всё расскажет, и покажет.

— Чё это она нам покажет? — спросил отец, когда Валя прочла ему две тетрадные страницы текста, написанного рукой старшей дочери.

— Главное, нам есть что ей показать, — ответила жена, покачивая колыбельку с ворочающейся Дашкой. Маленький Ванечка спокойно сопел фирменным мишинским носиком.

Наталия приехала, как и обещала, через месяц. Отец, встречавший её с поезда, вёл мотоцикл молча всю дорогу до дома и, первым войдя в дверь, с размаху швырнул кепку на стол.

— Что такое? — Валя очень хорошо знала все выражения лица своего мужа. И то, которое она увидела сейчас, ей совсем не понравилось. — Не приехала, что ли?

Муж выпил кружку воды и, пройдя через всю комнату, сел на диван.

— Приехала, — наконец сказал он.

— А где ж она? — спросила мать, которой и звук мужниного голоса не понравился.

— Во дворе… — муж закинул руки за голову и улёгся на диване, глядя в потолок.

Потом закончил:

— В мотоцикле сидит… В коляске…

— А чё ж она там сидит? — спросила Валя, испытывая непонятное волнение.

— Сходи, посмотри, — ответил муж, надел очки и стал читать газету.

Заплакал малыш. И Валентина инстинктивно бросилась к спальне, но остановилась, сообразив, что плач доносится не оттуда. Она посмотрела на мужа: он упорно делал вид, что читает газету.

Наташке действительно было что показать. Она привезла из столицы маленького сына Генку и новенькое свидетельство о его рождении.

— Ну что, бабуля! — сказала она, внеся завёрнутого в одеяло мальца в дом и забыв

снять мотоциклетный шлем с головы. — Принимай первого внука!

Родители были в шоке. Но в ещё большем шоке была Наташка, когда увидела в родительской спальне Дашку и Ваньку — своих брата и сестру.

— Ой, какие! — она положила Генку на стол и склонилась над колыбельками. — А кто из них Дашка?

В этот момент Генка захныкал, и через несколько секунд вся троица орала в голос. Наташка схватила своего сына, мать Дашку. Прибежавший отец — Ваньку. Все принялись успокаивать малышей, но те всё равно орали как резаные.

— Спелись, — сказал Евгений, энергично потряхивая сына.

Вечером, сидя за столом, отец сказал, отодвинув тарелку с курятиной:

— Наталия… Ты знаешь, что я не одобряю твоё поведение… Но Генка наш внук, поэтому мы примем его, как родного… В Москву его везти незачем… Здесь ему лучше будет, на свежем воздухе… Тем более сама видишь… Обстановка сейчас подходящая…

Валентина с благодарностью посмотрела на него. Она сама хотела сегодня перед сном поговорить с мужем, но боялась этого разговора, ожидая скандала.

— Спасибо, — сказала Наталья просто.

Скандал всё-таки случился. Через месяц. Когда отец вытащил Наташку за волосы из под лафета с сеном, где она предавалась греху с одним из пяти колхозных трактористов.

— Бл*дища! — орал он, стегая её ремнём по ягодицам и наматывая чёрные, как смоль волосы, на свой немаленький кулак. — Хватит мать позорить, курва!

В тот же вечер Наташка собрала свои короткие платьица в чемоданчик и, не попрощавшись, ушла из дома.

Мать проплакала всю ночь и ещё год боялась упоминать при муже имя дочери. Она так и не сказала ему, что через неделю после отъезда Натальи ходила на станцию и узнала у кассирши, чьего сына когда-то учила, что Наташка купила билет на московский поезд. Больше она и Евгений свою старшенькую никогда не видели. Валентина вспоминала о ней каждую ночь перед сном и первые несколько лет даже плакала украдкой от мужа.

Евгений, когда гнев его улёгся, тоже вздыхал тайком. А когда праздновали совершеннолетие Генки, признался Вале, что жалеет о своём поступке. Валентина тогда разрыдалась: её материнское сердце обливалось кровью при мыслях о дочери. Ни одной весточки от родной кровиночки за шестнадцать лет!.. Где она? Что там с доченькой? Замужем, наверное, уже… А муж хороший ли? Не обижает её? И детки, наверное, есть…

— Простил бы ты её, отец… — сказала она сквозь слёзы.

— Да простил уже давно… — покачал головой Евгений. — Только как ей сказать об этом… адрес не знаешь?

Он втайне надеялся все эти годы, что жена потихоньку от него переписывается с Наталией. И когда узнал, что нет — расстроился ещё больше.

— Ей ведь тридцать пять в этом году, — сказала Валя, шмыгая носом, — это мне столько было, когда я её последний раз видела.

В этом мае в доме Мишиных отпраздновали сразу три двадцатилетних юбилея: Дашкин, Ивана, Генкин. По этому поводу было испечено три гигантских пирога. Одинаковых с виду, но с разной начинкой. Дашке — с вареньем из чёрной смородины, Ивану — с яблоками, Генке — медовый.