Мрак в «шайбе» был полнейший, хоть фотоплёнку заряжай, и она не успела бы все увидеть, пока горела спичка.

Кажется, у неё открылось особое зрение…

— Меня положили в склад… потому что мёртвая? А иначе… почему не в постель?.. — она зашелестела тканью — оказалось, встала на ноги. — Вспомнила!.. Я умерла. Это случилось перед закатом солнца… Максы несли на носилках, я смотрела в небо… Потом перед глазами кто-то зажёг свет, очень яркий свет… И я ослепла.

— Ты просто лишилась памяти, потеряла сознание, — он прижался спиной к стене и осторожно двинулся к выходу. — Сюда положили, чтобы скорее пришла в себя… Не вставай, у тебя ещё не окрепли ноги…

— А что здесь делал волк?

— Какой волк, о чем ты?

— Надо мной стоял молодой волк и… вылизывал вот здесь, — она указала на солнечное сплетение. — А потом завыл…

Ражный оттянул запор и приоткрыл дверь: почудилось, с улицы влетел знойный, летний вихрь…

— Тебе приснилось…

— Нет, помню… Это не сон.

За спиной Ражного вспыхнул свет, и на пороге «шайбы» очутился младший Трапезников с фонариком. Полосатый луч, будто шлагбаум, опустился сверху вниз и упёрся в Милю, стоящую в пододеяльнике, как привидение. Она заслонилась рукой, и на несколько секунд повисла тишина.

— Живая! — страшные шёпотом проговорил

Макс и заорал. — Она живая! Живая! Я знал, ты поднимешь!.. Ты сможешь!..

А сам попятился назад и через мгновение выскочил на улицу. Миля стояла, шатаясь, искала руками опору. Надо было бы подать ей руку, однако Ражный знал, что делать это сейчас опасно: мертвящий холод жжёт сильнее огня, и только от прикосновения к ней можно выжечь всю энергию, с такими трудами добытую.

Влюблённый, но дикий по природе младший Трапезников интуитивно почувствовал это и бежал от страха.

Миля неуверенно шагнула вперёд, попыталась дотянуться до крюков, на которые вешали туши битых зверей, но промахнулась, потеряла едва появившееся равновесие и плашмя упала на бетон. Боли она не ощутила — не ойкнула, не застонала, поскольку тело ещё оставалось бесчувственным, лишь протянула руку к Ражному.

— Помоги мне встать…

Макс орал на улице, как ошпаренный, бессвязно, на одной ноте; ему в унисон орали гончаки в вольере и Люта на цепи.

Ражный тяжело вздохнул и все-таки подхватил Милю на руки, хотел уложить на поддон, однако ощутил слабое сопротивление ледяного тела.

— Согрей меня… Вынеси на улицу. Хочу к огню… Я мёрзну!

— Погоди немного, — сквозь стиснутые, сведённые ледяной судорогой зубы процедил он. — Ещё рано под звезды, душа вылетит. Ты снова умрёшь…

Она поняла, сразу же смирилась, намертво обхватила шею, хотя говорила слабо и казалась немощной.

— Тогда подержи на руках… От тебя идёт тепло. Состояние Правила было близко; ещё бы неделю тренировок на станке, и Ражный смог бы взлетать над землёй без помощи верёвок и противовесов. И сейчас, накануне решающего, второго поединка, да ещё не в своей вотчине, где проходил первый, а на чужбине, вот так, бездарно отдавать почти достигнутую подъёмную силу, высокую, космическую энергию было преступно и бессмысленно.

Тем более, перевоплощать её в тепло, дабы согреть мёртвое тело.

Но и у костра, у самого живого огня Милю было не согреть, не разбудить жизнь в остывшем теле, куда волк загнал почти освободившуюся душу. И она, эта душа, чувствуя живительную силу, тянулась к ней, заставляла стучать ледяное сердце, двигаться омертвевшие мышцы.

Она будила, давала ток ещё теплеющей крови в жилах…

— Я согреваюсь… Я согреваюсь, — бормотала воскресающая.

Энергия Правила уносилась в трубу, как радужная пыльца, созревшая и теперь сорванная с цветов сильным ветром. Однако он чувствовал, как горячеет её сердце и потеплевшая кровь медленно оживляет плоть.

И это чувство неожиданным образом замещало утрату силы, казалось восхитительным, так что он держал сжавшееся в эмбрион тельце на руках и, пользуясь темнотой, улыбался.

Он действительно однажды отогрел замёрзшего скворца и подарил девочке с редким именем — Фелиция…

Тем часом на улице в собачий лай вмешались голоса людей; чудилось, к «шайбе» бежит огромная, взбешённая толпа. Миля услышала, встрепенулась по-птичьи.

— Что это?.. Я слышу голос! Знакомый голос!

— Это твой возлюбленный Макс…

— Нет! Это… врач! — она прижалась ещё плотнее, и отогретые руки похолодели. — Не отдавай меня! Не хочу!..

Доктор ворвался первым, захлопнул за собой дверь, поискал запор — за ним кто-то гнался. Он ещё был пьян, однако то, что увидел в «шайбе», мгновенно его протрезвило.

— Положите труп на место! — луч света запрыгал по Ражному и Миле. — Я должен осмотреть!

— Она жива, — сказал тот и, отобрав фонарь, осветил Милю на своих руках. — Смотри.

Она спрятала лицо за его голову, зашептала:

— Я вижу, он некрофил. Он любит мертвецов… В этот момент влетели оба Макса, запыхавшиеся, перепуганные и агрессивные. Словно забыв о Миле, о случившемся чуде, они с ходу набросились на доктора, сшибли его с ног, вернее, уронили, поскольку от переполнявших чувств напрочь забыли, как следует драться. (А ведь учил!) Один из братьев — в темноте не понять, кто — навалился сверху и не бил а мял врача, тогда как другой, согнувшись, ловил момент, чтобы схватить его за голову. Глянув на эту бестолковщину, Ражный оставил включённый фонарь на поддоне, осторожно отворил дверь и вышел на улицу.

— Куда ты несёшь меня? — спросила Миля.

— На реку, — прошептал он.

Вопросов она больше не задавала, сидела на руках, как пойманная птица, поблёскивая в темноте белками огромных глаз или вовсе их закрывая. И лишь когда он забрёл в воду и обмокнул её с головой, затрепетала, цепляясь за одежду, хватая ртом воздух.

— Зачем?.. Я боюсь! Зачем?!

— Хочу смыть смертный пот, — погружая её вновь, объяснил он.

Потом он уложил её на отмель, нарвал пучок застаревшей осоки и тщательно вымыл с головы до ног. Теперь Миля зябла иначе, как живой человек — покрывалась гусиной кожей, дрожала и стучала зубами. После купания Ражный снял с себя куртку, завернул в неё девушку и понёс домой.

— Вот теперь я ожила, — проговорила она сонным голосом. — Слышу, как стучит сердце… И есть хочу.

Дома он растёр Милю полотенцем и подал свой недавно постиранный камуфляж и свитер.

— Одевайся… Другого ничего в этом доме нет. Женская одежда была и хранилась она в сундуке кормилицы Елизаветы — второй жены отца, однако имела ритуальное назначение и не годилась для обыденной носки…

* * *

Пока Миля обряжалась в охотничий костюм, Ражный достал бочонок с хмельным мёдом, отлил немного в бронзовый кубок, разбавил водой и подогрел над керосиновой лампой. Миля не знала, что в этом кубке, и не попробовала на вкус — выпила залпом.